Как мы жили в СССР

Как-то раз в Ярославле мне довелось разговориться с тремя своими гостиничными соседями: кто за чем приехал? Туристов среди них не оказалось. Все были деловыми. Один сосед – Миша, мужик явно кавказского происхождения, – поведал, что приехал покупать себе машину. Деньгу он зашибал, по-видимому, неплохую, однако дефицитный автомобиль у государства так просто (за одни лишь деньги) приобрести не удавалось. И в Ярославле его навели на частника, который соглашался продать машину. Миша уже предвкушал свой покупательский успех. Он был счастлив, светился радостью как человек, которому предстоит вот-вот войти в элиту, то есть в число счастливых обладателей персонального транспорта. Увы, стать таковым ему не удалось. Частный автомобильный рынок в СССР таил определенные опасности. Месяца через три, уже в Ленинграде, я вдруг был вызван к следователю. Тот поинтересовался, что мне известно о Мише, и сам, в свою очередь, поведал о печальной судьбе страдальца. Пропал сей бедолага враз после моего отъезда. Ушел на «дело» и не вернулся. Возможно, труп его остался в Волге-матушке. Так и не знаю я по сей день, то ли болтал веселый Миша слишком много о своей ожидаемой покупке и о наличных деньгах, которые держал при себе, то ли «добрые люди», обещавшие продать машину, с самого начала вели его в смертельную ловушку.

Частные накопления обычно не приносили человеку счастья в СССР. Что Бендеру-Задунайскому, что Мише ярославскому. Поэтому солидный человек стремился приобретать вещи с помощью связей на рынке взаимных услуг, а не с помощью денег на весьма опасном и криминальном черном рынке.

Для меня рынок услуг впервые стал вопросом жизни и смерти в самом конце 1970‑х. Окончив школу, я решил поступать в Ленгосуниверситет на факультет экономики. Опасная, как выяснилось, была затея. Срезали меня на сочинении. В первый и последний раз дали понять, что пишу я на двойку. До этого в школе были в основном пятерки. А после – журналистская карьера, тысячи статей, десяток книг и внимание многих читателей. Двойка меня сильно огорчила. Пришлось подавать апелляцию. Добиться чего бы то ни было подобным способом, конечно, никто не мог. Но взглянуть, как система объясняла народу свои действия, было любопытно. Дать мне удовлетворительное объяснение апелляционная комиссия не могла. А потому сразу от обороны перешла к наступлению. Ситуация напоминала известный анекдот того времени.

Экзаменатор: Сколько советских людей погибло в Великой Отечественной войне?

Абитуриент: 20 миллионов.

Экзаменатор: А теперь перечислите всех поименно.

Мне столь серьезного задания члены комиссии не дали, однако к решению вопроса об отсеве подошли с выдумкой. Дело в том, что в 1978 году, когда я сдавал вступительные экзамены, Леонид Брежнев разразился вдруг мемуарами. Вся страна обсуждала его «Малую землю» – рассказ о том, как в Великую Отечественную войну советские солдаты обороняли небольшой плацдарм под Новороссийском. Ссылки на этот брежневский труд считались обязательными во многих случаях. И для меня, поскольку писал я сочинение о современных проблемах, обойтись без упоминания «Малой земли» было никак нельзя.

– А вы ведь на самом деле Брежнева-то не читали, – с ехидством отметил член апелляционной комиссии.

– Читал, – робко возразил я, и это было действительно так.

– Тогда скажите, каким был размер Малой земли в квадратных километрах?

Это был беспроигрышный ход. Мне оставалось лишь с позором удалиться. Помыслить, что именно знание километража должно быть признаком знакомства с литературным источником, я перед экзаменом никак не мог.