Как мы жили в СССР

Как-то он рассказывал мне, что однажды, будучи документалистом, был послан в передовой колхоз, который вырастил невиданный урожай кукурузы. Приехали они с оператором, видят – мать честная! – а кукуруза-то чуть выше щиколотки, до колена не достает! Но – голь на выдумки хитра – вырыли глубокую траншею, влез туда оператор с камерой. Кукуруза снизу кажется высокой, а председателя колхоза и агронома поставили на колени, за кукурузой, так, чтобы видны были только их шеи и головы. И вот идет съемка: оператор ползет в траншее, председатель и агроном в орденах идут за кукурузными метелками на коленях, говорят об успехах, размахивают руками… [Басилашвили 2012: 370].

Впрочем, иногда советские власти принимали меры для подъема сельского хозяйства. Тот же Нагибин летом 1978 года наблюдал в образцовом совхозе «Костромской» следующую картину. Для заготовки кормов приобрели импортную технику, а для потребления этих самых кормов импортировали коров, благо нефтедолларов для покупки товаров за границей у Страны Советов хватало. Что же из этого вышло? Французский агрегат сломался – сгорел мотор.

Оказывается, хрупкая и несовершенная иностранная техника требует постоянного напряжения для своей работы, а на перепады отвечает тем, что выходит из строя. <…> Хотели выгнать скот на пастбище, но тучные и тонконогие французские коровы вязли в топком грунте и ломали ноги. Пришлось нескольких пристрелить, остальных с великим трудом загнали назад в хлев [Нагибин 2005: 428].

Советскую сельхозтехнику обычно ждала в деревне та же судьба, что и французский агрегат. Вот загадочные «цифры», которые приводил в свое время журналист Юрий Черниченко. Стране для уборки зерна в целом нужно было 470 тыс. комбайнов. Совхозы с колхозами в начале 1980‑х имели 741 тыс. А данные о выпуске за 1970‑е говорили, что наклепали комбайнов наши машиностроители аж в количестве 1,7 млн штук. Куда же лишний миллион делся? И почему уцелевших машин больше, чем нужно, примерно на треть? Да потому, что ломалось все это нещадно. Во-первых, из‑за отсутствия стимулов к сбережению в нашей экономике. Во-вторых, из‑за того, что заводы сплошь и рядом делали барахло. А в-третьих, из‑за отсутствия запчастей. Когда на полях Прибалтики и Белоруссии появились вдруг комбайны из ГДР (даже не из США!), колхозники готовы были менять три наши машины на одну импортную, поскольку она хорошо работала [Черниченко 1987: 56–62, 165–166].

Имелись, конечно, в СССР и успешные колхозы. Но их успехи, как правило, были связаны с тем, что государство ни в чем эти колхозы не ограничивало. Торг с начальством заканчивался в пользу деревни. Кинорежиссер Алла Сурикова, работавшая в молодости тележурналисткой на Украине, увидела как-то раз такую картину. Вот два соседних колхоза, поля которых разделены межой. По одну сторону богатство, множество новой техники, колосящаяся пшеница. По другую – нищета, чахлые колоски, обломки комбайнов. Почему же так вышло, потому ли, что первый колхоз лучше второго работал? Нет. У первого председатель – член Верховного Совета, то есть фигура влиятельная и способная торговаться на равных с властью. Ему государство давало что угодно: деньги, технику, лучших агрономов и даже путевки для отдыха за границей [Сурикова 2002: 21]. Если же председатель колхоза был обычным человеком, то не имел права даже на принятие разумных решений. Экономист Рэм Белоусов однажды посоветовал такому председателю продавать на рынке картошку, оставшуюся в колхозе после выполнения плана заготовок. Но тот сказал, что райком ему не позволит ничего продавать, пока сам не выполнит план (то есть не стрясет картошку со всех своих колхозов), а перевыполнять план заготовок колхозу невыгодно, поскольку закупочные цены ниже рыночных [Белоусов 2006: 108–109].