Как мы жили в СССР

Конечно, в обычном учебном смысле мне думать приходилось часто: буквально на каждом уроке. Но алгоритм таких размышлений всегда был стандартен: сперва изучить – потом применить. Действовать по правилам, по стандартам, которые за тебя определили другие. Школа не будила мысль, не заставляла спорить, искать нестандартные решения. И уж тем более не ставила вопросов о том мире, в котором реально нам предстояло жить. Прямо как в популярной песенке Юлия Кима, написанной как раз тогда, когда я учился в школе:

Впрочем, знают даже дети,
Как прожить на белом свете;
Легче этого вопроса
Нету ничего!
Просто надо быть правдивым,
Благородным, справедливым,
Умным, честным, сильным, добрым —
Только и всего!

Про то, какими должны мы быть, учителя сообщали регулярно. Делали это без божества, без вдохновенья, без слез, без жизни и, естественно, без всякой любви. Исключительно по должностной обязанности. Им было скучно с нами, нам – с ними. «Школа была скучнее больницы», – написала однажды семидесятница Мария Арбатова о своей учебе [Арбатова 1999: 15].

На самом деле школа существовала совсем не для того, чтобы пробуждать мысль. Известна фраза, что битву при Садове (в войне 1866 года) выиграл у австрийцев прусский школьный учитель. Мол, вот как важно образование. Но дело отнюдь не в том, что прусский солдат был сильно умный. Он отличался благодаря школе совсем другими достоинствами. Прусский школьный учитель XIX века превращал человека традиционного общества в винтик большой государственной машины эпохи модерна. Иными словами, школа учила крестьянина, привыкшего жить и трудиться согласно природному циклу, в солдата, сражающегося по команде начальства, в какой бы момент она ни последовала. Солдат должен был обладать минимальными знаниями, чтобы разобрать смысл офицерского приказа и совладать с современными средствами вооружения. Более того, продукт прусской системы образования должен был не задумываться над тем, нравится ли ему отданный свыше приказ. Школа учила его не рассуждать, а выполнять. Солдат противника, не прошедший дисциплинирующего образования и не способный реагировать на команды столь же быстро, в итоге терпел поражение.

По прусскому образцу фактически со временем начала строиться вся европейская система образования эпохи модерна, поскольку всем странам нужны были победоносные армии. Соответственно, и оценки школы у многих ярких интеллектуалов, не вписывавшихся в общий стандарт, были похожими. Герман Гессе писал, что в дурацкой, противной школе «все казалось безотрадным, мертвым и удручающим». Иван Бунин отмечал, что в училище «гибло наше детство, полное мечтами о путешествиях, о героизме, о самоотверженной дружбе, о птицах, растениях и животных, о заветных книгах!». Николай Гарин-Михайловский, размышляя о судьбе учащегося ребенка, заметил, что гимназия «напоминает суд, в котором есть и председатель, и прокурор, и постоянный подсудимый, и только нет защитника этого маленького <…> подсудимого». Ну а Илья Эренбург, обобщив, заметил, что «куда лучшей школой были книги, да и те люди, с которыми я сталкивался вне стен гимназии» [Эренбург 1990: 66]. В общем, советская школа не была чем-то исключительным, но, возможно, именно она оказалась ближе всего к немецкому оригиналу. Среди наших педагогов особенно отличился Антон Макаренко, показывавший, как надо готовить упорядоченного, грамотного, гигиеничного, послушного и готового к службе в армии молодого человека [Хархордин 2002: 249–265].

В какой-то мере можно сказать, что битву при Сталинграде выиграл советский школьный учитель. В университете на военной кафедре один из натаскивавших нас офицеров сказал: курсант не должен думать, он должен изучить. Мы тогда смеялись над сей мудростью, но надо признать, что офицер отразил одним афоризмом всю суть советской школы и даже советской системы воспитания.