Как мы жили в СССР

Тот, кто регулярно читает мои книги и статьи, полагает, наверное, будто я не подвержен воздействию пропаганды. Увы, подвержен. Но пропаганда пропаганде рознь. Серая брежневская эпоха неизбежно должна была породить яркий миф об альтернативе. Многим хотелось мифа героического. Причем в ситуации, когда мифологизаторская шестидесятническая героика Великого Октября для поколения семидесятников уже не срабатывала. И вот к 150-летию восстания декабристов Владимир Мотыль этот миф создал.

Не скажу, что я часто смотрел «Звезду пленительного счастья». Фильм скучноват и в значительной степени построен на рубленых фразах, словно взятых из какого-то манифеста о свободе. Но как он был красив! Наверное, Мотыль, руководствуясь известной чеховской фразой, решил, что в декабристе все должно быть прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли. А может, он просто экранизировал Окуджаву: «Все они красавцы, все они таланты, все они поэты». Благородные лица Алексея Баталова и Олега Стриженова, обаяние Игоря Костолевского, мундиры, эполеты, пейзажи, интерьеры. Потрясающие жены декабристов… А еще музыка Исаака Шварца – совершенно чарующая…

Любопытно, что даже государь (Василий Ливанов), которого разок в фильме назвали свиньей, выглядел тем не менее благородно. «Звезда…», формируя миф о «золотом веке», противопоставляла чарующее прошлое унылому настоящему, яркость старой России – безликости брежневской эпохи, силу страстей настоящих героев – старческой немощи советских партийно-государственных деятелей. Кто же в молодости не поддастся героическому мифу? И я поддался ему в полной мере.

Через пять лет Эльдар Рязанов в «О бедном гусаре замолвите слово» полностью пересмотрел концепцию героического прошлого, наделил «карбонариев» человеческими чертами, сделал их в чем-то слабыми, а в чем-то смешными. Даже глуповатыми и необразованными. Не столь красивыми, но более обаятельными. А затем подал нам это Рязанов под музыку Андрея Петрова, не уступающую музыке Шварца. И вот я с тех пор ловлю себя на удивительной мысли. «Гусара» тянет пересматривать вновь и вновь, а «Звезду» – нет. Однако при этом сознание непроизвольно выводит «Гусара» куда-то за рамки российской истории, а представление о России, которую мы потеряли, хочется формировать из «Звезды». Такова сила умело поданной идеи!

Впрочем, есть в «Звезде» эпизоды, которые следует смотреть вновь и вновь: Иннокентий Смоктуновский, играющий губернатора. Любой актер, которого можно назвать великим, должен перевоплощаться от роли к роли. Но Смоктуновскому здесь удалось перевоплощаться внутри одного персонажа, переходя от эмоции к эмоции, от настроения к настроению. И вот парадокс: на фоне этой роли второго плана вдруг меркнут Баталов со Стриженовым. Сами превращаются в фон наряду с природой и интерьерами.

В одном из фильмов Сергея Соловьева Михаил Ульянов (один из лучших наших актеров) отказывался играть главную роль, если на эпизодическую пригласят Смоктуновского. Понимал мудрый Ульянов, что тот его просто «съест». А Баталов со Стриженовым (тоже, кстати, отличные артисты) недосмотрели.

Глава 3. Гомосос: среда обитания

Повседневная жизнь моего поколения в «долгие семидесятые» формировалась не только миром товаров. Дефицит материального советская система пыталась компенсировать обилием духовного. Или, точнее, того, что принято было считать духовным – своеобразного микса из культуры, идеологии и образования, которые по большому счету трудно было отличить друг от друга.

Прусский учитель в советской школе

Начиналось «становление духа», естественно, со школы. Чем больше всего она мне запомнилась? Пожалуй, тем, как военрук отправил нас однажды воровать доски с соседней стройки. Не то чтобы он прямо сказал: идите и крадите. Все было гораздо деликатнее. Учитель предложил во время урока военной подготовки пойти поискать, что плохо лежит. В подвале школы тогда сооружался тир, и материалы эти были крайне необходимы.

Плохо лежали доски, естественно, на стройках. Охраны тогда не было никакой, поскольку на государственное имущество строители плевать хотели со своих высоких лесов и даже с башенных кранов. Нас, десятиклассников, подобное задание вполне устраивало. Гулять и искать, конечно же, интереснее, чем сидеть на скучном уроке, изучая, скажем, устройство противогаза. Мы побродили, поискали, проветрились и, наконец, стянули отличную, хорошо обструганную доску длиной в несколько метров. Одна незадача: мигом образовалась бдительная старушка и ну нас корить! Доску, понятно, мы все же стащили, а бабкины крики придали операции характер забавного приключения. Но я – мальчишка, привыкший во всем полагаться на взрослых, – внезапно задумался: как так, ведь мы и впрямь воровали, причем с наущения учителя. Сегодня, спустя много лет, мне кажется, что это был чуть ли не единственный случай, когда школа всерьез заставила поразмышлять о жизни и нормах поведения в ней.