Как на Дерибасовской угол Ришельевской

— Куды пресся, харя, — проворковала из-за закрытой двери нянечка, — посещения больных завтра, с семи. Пшел вон отседова, адиота кусок.

В ответ на такое традиционное для здешних мест обращение, Акула нервно сузил глаза и кинул руку за пазуху. Он медленно достал оттуда целых три рубля. Обычно нянечке давали рубль, поэтому стоило ей только увидеть край купюры, как дверь распахнулась, словно в ней сработало приспособление пиротехников братьев Николайченко.

— Заходи, сыночек, — ласково улыбалась нянечка, — сейчас я халатик тебе дам, золотой ты мой…

Акула набросил на свои плечи белый халат с желтыми пятнами и попрыгал через ступеньки на второй этаж.

— К вам пришли, — нежным голосом оторвала 206 кило бананов от воспитательной беседы с соседом медсестра. 206 кило бананов с неудовольствием вытянулся на койке и сделал вид, будто у него вмиг открылись все раны. Он смотрел на Акулу, еле сдерживая стоны и закатывая глаза.

— Тебе привет от Макинтоша, — сказал Акула вместо традиционного для больницы вопроса «Как ты сам себе имеешь?».

После такого приветствия у 206 кило бананов тут же все стопроцентно зажило. Он переводил ласковый взгляд с исцарапанной морды балабола на бутылку водки, которую тот вертел в руках, а потом решительно поставил на тумбочку. 206 кило бананов молниеносным движением спрятал бутылку под подушкой, потому что боялся нарушения режима и особенно поползновений Лабудова. И вовремя. Дверь в палату открылась и все больные резко задышали. Медсестра, не обращая внимание на такое ухудшение в организмах, затормозила между лабудовской койкой и ногами Акулы.

— Лабудов! — рявкнула она голосом старшины штрафного батальона, — процедура!

И с гримасой отворачивая нос в сторону от пахнущего карболкой и еще чем-то пациента стала помогать этому страдальцу лечь кверху единственно неизбитым местом.

— Так что там? — слабым голосом теребил Акулу 206 кило бананов.

— Подожди, — отмахнулся от него балабол, с явным интересом рассматривая согнувшуюся перед его носом тазобедренную частицу фигурки в белом халате.

— Скажите, доктор, — кончиками пальцев коснулся бедра медсестры Акула, — это наш знаменитый музыкант Лабудов?

— Все они музыканты, — не без удовольствия ответила на движение души и пальцев Акулы сестра, — пердят, как долгоиграющие пластинки.

И выдернула из Лабудова иголку.

— Вам передавали привет из театра, — нежным голосом соврал Акула этому социализму с человеческим лицом.

— Как там они? — слабым голосом спросил флейтист, с надеждой смотря в руки Акулы.

Однако балабол уже потерял интерес до знаменитости и склонился к 206 кило бананов.

— Жора просил, чтоб ты лежал и спокойно держал нерву на приколе. У тебя дома все хорошо. Через неделю будешь снова работать, — нес Акула, краем глаза наблюдая, как ухо Лабудова медленно вылазит из бинтов. — Ну, ты давай, а то дел по горло. Мне еще в одно место надо. Да, знаешь, Артур Валентинович умер.

206 кило бананов пожал плечами, потому что не знал никакого Артура Валентиновича. И не должен был знать. Тем не менее Акула продолжил.

— Убили его какие-то гниды. Но, говорят, в ту ночь возле его хаты ошивались Николайченки. У покойного картин кучу уворовали. Несчастный человек. А Николайченки под музеем пасутся. Ну, выздоравливай среди здесь, а я к тебе завтра заскочу.

Акула с большим удовольствием перестал нюхать воздух в палате, а Лабудов понял, что из-за этого трепача судьба наконец-то улыбнулась ему в тридцать два зуба. Глаза Лабудова сверкнули, как сопля на солнце. И теперь он решал кому звонить: Сидору Петровичу из прокуратуры, Ивану Ивановичу из уголовного розыска или Дмитрию Пантелеевичу из отдела кадров. Перед тем, как заснуть, чтобы набраться сил, он понял: нужно звонить Роману Борисовичу в КГБ.

* * *

Панич, который после прогулки по бульвару боялся высунуть нос дальше собственной форточки, сильно удивился, когда в его комнату, где были предусмотрительно закрыты даже зеркала, затащили упирающегося балабола Акулу.

— Ага, — с мерзкой радостью в чересчур музыкальном голосе проворнякал коллекционер, — есть еще Бог в небе, а ножи на земле. Давайте сюда этого Сусанина недорезанного.

— Пустите, придурки, — визжал балабол, закрывая руками от оплеух справа и слева и так поцарапанное рыло, — я сам пришел. Лично.

— А, ты еще и пришел, — спокойно заметил Кок со своей распухшей челюстью и свежим шрамом на щеке.

И локтем так стукнул этому провокатору по пушкинским местам, что он затормозил только у ног Панича, делая вид, с понтом его уже зарезали. Панич с большим удовольствием поднял стопой морду балабола. И тут он вспомнил, что обязаны говорить короли в таких случаях:

— Я даже могу исполнить твое последнее желание.

— Сперва отдай мою штуку долларов, — завопил с пола оживающий Акула. — Жмот.

— На тебе дулю, — заорал позабывший о предстоящей казни Панич, — мы за деревяшки договаривались. Тоже мне Гэс из холла КПСС, зелени захотел. Только рубли. А они тебе не понадобятся.

— А может, понадобятся, — нагло залыбился смертник.

— Ах так, — рявкнул Панич, — сделайте громче музыку, а из него — мокрое место.