Как на Дерибасовской угол Ришельевской

Через час Лабудова перевели в пустую двухместную палату для окончательно выздоравливающих, где его посетил представительный мужчина. После его ухода Лабудов с большим удовольствием смотрел на цветной телевизор, переводя с него взгляд только на тумбочку, где стояла бутылка «Пепси-колы» рядом с плиткой шоколада.

— Больной, вам «уточку» не надо? — проникновенным голосом спросила Лабудова мягкой тенью скользнувшая в палату сестра, которая еще недавно безо всякого почтения ковыряла его зад тупой иглой.

— На кой мне утка, — заметил Лабудов командно-административным голосом, — индейку неси.

— А завтра мы вас выписываем, — сглотнула слюну медсестра.

— Что такое? — встревожился блаженствующий Лабудов.

— Главврачу позвонили из горздравотдела. Сказали, чтоб вас перевели на амбулаторное лечение.

— Ладно, — буркнул Лабудов, — гавкни главврачу, чтоб пулей ко мне.

— Одну минуточку, — улыбнулась медсестра и выскочила из палаты с такой силой, будто сама себе сделала прививку.

Лабудов уцелевшими зубами сдирал шкуру с апельсина, размышляя над тем, что жизнь иногда бывает прекрасной.

* * *

Кок и Санитар в предчувствии засады крались к автомобильной стоянке с таким напряжением, будто им предстояло выкрасть генерала Макинтоша на вражеской территории, а не увести какой-то поганый «мерседес». Но при этом они швендяли своими шкарами по асфальту так, что где-то в километре залаяла собака. Услышав ее позывные, Кок и Санитар одновременно выхватили оружие. И вот тут-то бандитов заметил сторож, который ошивался возле своей будки. Увидев металл, грозно сверкнувший в лучах тусклого прожектора, он со скоростью стайера влетел в свою будку, молниеносно провернул ключ в замке и закрыл дверь на задвижку. А потом сел спиной к окну и стал до того тщательно изучать передовую в «Правде» о влиянии творчества Леонида Ильича Брежнева на западноевропейскую литературу двадцатого века, что на все остальное ему было забить болт.

Спустя какой-то час Панич уже ощупывал бока своей машины, а Кок с Санитаром, перебивая друг друга, рассказывали, с каким риском для жизни они выкрали эту машину. Рассказывали до тех пор, пока не выбили из разомлевшего от счастья Панича пачку денег толщиной с конец пожарного шланга.

* * *

Борис Филиппович Поздняков сидел в своем подвале и сильно злился от того, что во время боевых действий перестал общаться с прекрасным, которое волочили ему в Одессу изо всех уголков нашей необъятной родины в рабочее время и с отрывом от производства. Поэтому он тщательно реставрировал револьвер своего папаши, чтобы успокоить расшалившиеся с годами нервы.

— Послушайте, Макинтош, — сказал Борис Филиппович, когда старый, потерявший вороной цвет, но очень счастливый наган был вылизан, как Софа Лорен перед выпускным балом в семьдесят пятой школе, — мне кажется, что с этим бездельем надо таки — да кончать.

— Вы хотите нанять самолет, чтобы он сбросил сурприз на Пушкинскую улицу? — спросил Макинтош, угрюмый как всегда, но довольный тем, что последнее слово в споре с Паничем пока оставалось за ним.

— А что, возможен такой вариант? — живо поинтересовался Поздняков.

— Знаете, с тех пор, как Пайчадзе нанял подводную лодку, чтобы привезти в Одессу свои мандарины, я уже ничему не удивлюсь, — заметил в ответ не по делу Жора.

— Значит вариантов нет, — разочарованно буркнул Поздняков. — Кроме одного. Пора вкрутую заняться тем, что держит Панич на свой черный день у этого недоразвитого Рембрандта. Или зачем наша разведка продолжает получать свои проценты?

— Я думаю, что и у Панича такие ребята не без дела, — подумал вслух осторожный Жора, — но все лепится на том, кто рискнет первым. Хотелось бы, чтоб это сделал Панич.

На свою голову Жора оказался прав. Пока он доблестно строил подвальную оборону, не решаясь набежать на редут, где по-гренадерски расположились братья-пиротехники, сильно рисковавший своим тощим прикрытием Панич решил развивать успех. Тем более, что балабол играл за его команду и коллекционер убедился в этом, хотя Акула ни о чем не хотел заикаться, пока не слупил с сына Я Извиняюсь штуку, которую нажил с помощью безрукого Пушкина. Перед тем, как покинуть панический бастион, Акула рассказал наследнику Я Извиняюсь всего за десять процентов от будущих сокровищ Позднякова, где тот держит фамильные бриллианты фирмы Панич.