Как на Дерибасовской угол Ришельевской

— А последнее желание? — попытался оттянуть время казни балабол. — Или ты не хозяин своего слова?

Панич жестом остановил своих подопечных, рванувшихся к Акуле с явным удовольствием.

— Слушайте последнее слово честного человека, — гордо встал с пола балабол. — Панич, вы же сын своего папы, царствие ему небесное, золотой был человек, сам жил и всем давал заработать…

— Короче, — перебил последнее слово Панич.

— Так вот. Ты же его сын. Значит, должен понимать, что если я пришел сам, так зачем мне оно надо? Что я не мог бы сам себе утопиться, если вы так решительно настроены? Я тебе говорил, что имел просто пусть погано, но пошутить. И весь город знает, что я всегда шучу. И я предупреждал, чтоб потом не было упреков. Но мне здесь верили точно так, как в наше светлое будущее. И я честно откатал спор. А откуда взялись эти гниды на бульваре, не знаю, клянусь здоровьем детей моих соседей. Ты же знаешь, Панич, что я всегда был сам по себе. Но теперь понимаю, что эти поздняковские ублюдки с легкой душой затрафаретили бы и меня. Вас есть за что, а меня? То есть не вас есть за что, а их… Словом, Панич, я могу быть в твоей команде. И это такое приобретение, что прямо-таки чистое золото, если говорить откровенно.

— На кой ты мне надо, — покривил душой Панич, потому что на его счету был уже каждый потенциальный человек.

Балабол понимал, что казнь начинает откладываться, и перешел от своей наглости в наступление.

— Я тебе не надо? Ну и хрен с тобой. Пусть поздняковские ублюдки берут твой музей на днях или раньше.

— Откуда знаешь? — отбил контратаку Панич.

— Подумаешь, мало ли чего я знаю. Я даже знаю, где твой «мерседес» стоит.

— И где он стоит? — загорелись глаза у Панича.

— Так ты мне не веришь? А это без шуток, — сел за стол хозяина квартиры наглый балабол и бросил на него ноги.

Панич не верил Акуле. Но ему очень хотелось снова любоваться закрытым в гараже от посторонних глаз «мерседесом». И он решился:

— Пойдешь с Коком и Санитаром. Вернете «мерседес», а там посмотрим.

— Ага, — не согласился с шефом рассудительный Санитар, у которого до сих пор ныл хребет после удара кастетом в историческом уголке города. — Мы куда-то попремся, а Макинтош нас там опять накроет.

— Правильно, — легко согласился теперь уже с подчиненным Панич, потому что папа с детства приучил его не писать в штаны и поддакивать. — Акула останется здесь. Если вы не вернетесь, тогда мы из него будем делать чучелу, без надежды на выставку в столице.

Коку и Санитару очень не хотелось выходить на улицу, несмотря на то, что Панич пылал за собственным лимузином. Акула понимал это, но тем не менее сказал:

— Знаете стоянку ниже Старопортофранковской? Найдете там вашу дрымбалку. Она накрыта здоровым чехлом с чудесным номером 13–13 ОЕЕ. А чтоб вы мне окончательно убедились, получите.

Балабол с супернаглым видом швырнул на стол ключи. Панич с большим удовольствием закатил балаболу оплеуху и тот сходу пошкрябал зубами паркет у комнате.

— Ах ты… — задохнулся в ярости Панич, приближаясь к нему с прыгнувшим в руку ножом.

— Перестань своих штучек, — завопил перепуганный Акула, — этот скот Макинтош заплатил мне немножко, чтоб я устроил туда лайбу. Откуда я знаю, чия она. А потом видно он и меня грохнуть хотел, чтоб молчал.

Панич безоговорочно поверил и такому заявлению. Чтобы поскорее выяснить для себя, как играть дальше, он рявкнул на Кока с Санитаром:

— Вы еще здесь?

И когда эта почти оперетточная парочка выскользнула за дверь навстречу бурям и опасностям, Панич повернулся к Акуле и подозрительно спросил его:

— Так что ты там ныл за музей?

* * *

Несмотря на страшные боли в паху, слабые ноги и колики в желудке, Лабудова подняло с койки чувство гражданского долга. Он без стука влез в кабинет главврача и обессиленно рухнул на стул.

— Значит так, — веско сказал Лабудов, с трудом ворочая челюстью, — мне нужно позвонить.

— Автомат в вестибюле, — буркнул врач бесплатно лечащемуся пациенту.

И тут Лабудов, набравшись сил, стал грозить благодетелю всех убогих страшными карами, вплоть до подрасстрельной статьи. Главврач почему-то испугался гораздо больше намеков о разбазаривании дефицитных уколов, чем о своей антисоветской деятельности.

— Звоните, — устало разрешил он Лабудову.

— Ты давайте в колидор, — скомандовал уже твердо стоящий на страже социалистической законности музыкант и важно добавил, — я буду звонить в КГБ.

Главврач сразу же тщательно прикрыл за собой дверь, а Лабудов решительно набрал номер.

— Алле, Роман Борисович? Это агент Мокрый. Тьфу, Мокрый я у милиции… или в… Ага, вспомнил, агент Тихий…

И вспотевший от важности своего сообщения Лабудов тут же попросил экстренной связи, потому что выйти из больницы на конспиративную квартиру не решался. С некоторых пор у стукача к таким квартирам возникло предубеждение.