Как начинался язык. История величайшего изобретения

Люди, страдающие афазией, демонстрируют одно из нескольких отличных друг от друга нарушений. У них могут быть проблемы с пониманием услышанного (слуховое восприятие) или сложности с членораздельной речью, а также чтением и письмом. Афазия чаще всего возникает в результате обширных повреждений левого полушария. Уже довольно давно известно, что эта часть мозга в значительной мере связана с различными сложными задачами, в том числе с языком. Однако поскольку левое полушарие не занимается исключительно языком и речью, то и афазия воздействует не только на язык. В прошлом некоторые подходы к изучению афазии главным образом опирались на анатомию, а специалисты работали с тем, что считалось языковыми частями мозга, в частности с областью Вернике и зоной Брокá. И действительно, есть особые виды афазии, связанные с этими регионами мозга. Афазия Брокá, также известная как «моторная афазия», или «экспрессивная афазия», характеризуется относительно хорошим восприятием, но затрудненной речью. Однако пациенты с такой формой афазии обычно также страдают параличом или слабостью правых конечностей — руки, ноги, или и того и другого.

Еще одна известная форма афазии — афазия Вернике; ее также называют «рецептивная афазия», или «сенсорная афазия». При этой форме афазии пациент может свободно говорить, но не в состоянии понять, что говорят ему. Кроме того, «свободная» речь у таких пациентов часто изобилует ошибками вроде бессмысленных слов, которые, хоть и похожи по общему звуковому строю на слова их родного языка, ничего не означают и вообще словами не являются. Есть и другие формы афазии. Это, конечно, неудивительно, поскольку у языка множество аспектов и вариантов, когда с ними что-то идет не так, тоже много, особенно если язык является артефактом. Эдвард Гибсон и его соавторы в статье для журнала Aphasiology приводят подробный анализ стратегий преодоления проблем с восприятием языка при афазии, разработанных самими афатиками[112]. То, что удалось выяснить коллективу исследователей, напоминает язык G₁. Афатики из исследования Гибсона в значительной мере опираются на контекстуальные подсказки для интерпретации сказанного в их адрес больше, чем участники исследования, не страдающие афазией.

Homo erectus, по крайней мере, в рамках моей модели, продуцировал высказывания, которые были крайне двусмысленны или неопределенны (а может, и то и другое), в зависимости от способности собеседника связывать речь с контекстом и интерпретировать ее примерно так, как подразумевал говорящий[113]. Следовательно, Homo erectus мог использовать стратегию, схожую с теми, какими пользуются афатики для интерпретации предложений. Но это делают все люди. Все высказывания интерпретируются, по крайней мере, на основе знаний о культуре, контексте и мире вообще.

Обсуждение языка и мозга, однако, нельзя закончить, не обсудив еще один набор когнитивных расстройств с общим названием «расстройства аутистического спектра» (РАС), которые указывают на важность общества для языка, а также на роль разговора как высшей точки языкового опыта. Следовательно, для целей нашей работы эта тема будет особенно важна. Ричард Гриффин и Дэниел К. Деннет из Университета Тафтса на основании исследования множества различных типов аутизма пришли к выводу, что у страдающих этим недугом есть общая черта — «преобладающая склонность обращать внимание на локальные, а не глобальные характеристики». Такое качество иногда называют «слабой центральной когерентностью»; это означает, что человеку сложно охватить всю социальную ситуацию в ее общем контексте[114].

Первые два человека с РАС, которых я встретил в своей жизни, — мои друзья. Один из них, такой же рыжеволосый, как я, — брат моего друга по средней школе. Второй — мой собственный троюродный брат.

Что касается брата моего друга, я и не знал о его существовании, пока как-то раз не зашел к другу домой, а брат, учившийся в другой школе, не приехал к нему в гости. Он не выглядел достаточно взрослым для колледжа, так что мне было не вполне понятно, почему он не посещает ту же школу, что и мы. Когда нас представляли друг другу, он молчал и постоянно оглядывался по сторонам. Мне было около 12 лет. Ему, наверное, около 14 лет. На мои вопросы он не отвечал, поэтому я спросил у своего друга: «Эй, что не так с твоим братом? Он дурачок?» Друг рассмеялся. «Нет, он не дурачок. Он очень умный. Показать?» Я тут же ответил «Да!», хотя и не вполне представлял, как брат моего друга мог бы продемонстрировать свой ум.