Как нам живётся, свободным? Размышления и выводы

Если манкуртизация была плоха как состояние тотальной забывчивости о прошлом, то чем же она лучше в ипостаси, связанной с неудержимым слепым уклонением от ответственности за будущее?

Надобность в более глубоком осознании реального и возможного заставляет обратить наше внимание также на то, каким образом освобождение трансформируется в жизненный стиль, при котором люди могли бы не быть ущемлены негативными последствиями от своей свободности.

Итог здесь, как нам представляется, всегда надо принимать таким как он сформировался — «вылепился»; то есть речь должна идти о согласии многих, а со временем и — всех «освобождающихся» на такое абсурдное или скомпрометированное, которое ранее казалось резко непривлекательным, но — необоримо. Тут, хотя и к большому сожалению, не остаётся ничего другого как принять его таким, как оно есть.

Это обозначает «утверждение» освободительного этапа с переходом к новой, уже легальной «норме», имеется ли в виду этический постулат или регламент права. — Если хотят избежать слишком быстрого перетекания свободного в таковые нормы, должны действовать жёсткие факторы его сдерживания. Но всё равно «природа», как говорится, берёт своё…

Как сказано у классика:

…те перемены, которые как будто наступают с ходом времени, по сути никакие не перемены…

(Ф р а н ц К а ф к а. «Голодарь» (четыре истории): «Маленькая женщина». В переводе М. Абезгауз. По изданию: «Классики ХХ века». Франц Кафка. «Феникс», Ростов-на-Дону — «Фолио», Харьков, 1999 г.; стр. 263).

И ещё несколько замечаний по теме настоящего раздела.

То освобождение, которое происходит вне осознания его последствий, не менее губительно чем революции. Ведь оно по своей содержательности и есть не что иное как действие именно революционное, взрывающее.

Очень часто процесс движения к свободе выражается будто бы в небольшом — в желании возврата к состоянию изначально естественного. По той причине, что в представлениях кого-либо (не обязательно только одного) оно может ошибочно признаваться неким прошлым положительным опытом, — где больше раскрепощения, раскованности.

Но как раз на этом пути движение оказывается наиболее драматичным. Поскольку ограничители в виде обычаев или элементов публичного права предназначены в обществах по преимуществу только для отхода от первоначального, не оправдавшего себя естественного, — для разрыва с ним, ухода от него.

Сами же по себе они тоже приобретают признаки естественного, хотя уже и другого по содержанию, «отдельного», самостоятельного, этапного — «нормы».

И теперь, чтобы войти в «начало», нужно всё, что было предназначено для отхода от него, сокрушить или, в крайнем случае, обойти.

Но опасность тут не в одном этом условии.

В изначально естественном очень много такого «порочного», от чего уходили, изобретая ограничения и считая, что оставаться в нём дальше чревато. — Что можно получить, возвращаясь к худшему?

Когда в естественных условиях родового строя или даже дородового человеческого жизнеустройства замкнутое в себе полигамное кровосмешение между родственниками стало прямой угрозой для существования и выживания, то был только один способ избежать всеобщей погибели из-за вырождения — в переводе репродуктирования на начала свободы.

Поскольку же отрицательный результат от такой перемены мог тут же свести на нет всё «мероприятие», то вскоре в виде ограничителя был, как метод спасения, «выделен» институт семьи.

Но — чтобы функциональность этого института могла в те времена рассматриваться именно в его спасительном качестве, он, конечно, должен был хотя бы в зачатках или в общих чертах существовать и много раньше, представляя собою предмет наглядный и очевидный, пусть даже и на «низшем», инстинктивном или каком-то ещё другом подобном уровне.

В нашей популяции, в её очень далёком от нас и ещё диком состоянии элементы института семьи уже могли быть чётко обозначенными и проявляться такими, какие мы можем наблюдать в нынешнее время у животных, в частности, у ближайших к нам по физиологии — у приматов.

Здесь вопрос лишь в том, когда и при каких условиях наши предки выходили из дикого состояния и оказывались в состоянии homo sapiens — с его великолепными умственными возможностями, многократно превосходившими то, чем должны были довольствоваться предыдущие им поколения.

Логика подсказывает, что семейный брак (парный или гаремный), как ограничитель благ «не принятой» предками полной (бескрайней) свободности, непременно должен был поначалу рассматриваться по большей части в его «естественном» виде, то есть как рассчитанный прежде всего на воспроизводство ячеек; в таком содержании он долгое время позволял более-менее удерживать общества (в виде родов, племён, государств и проч.) от разлагающих последствий «ненормативного» процесса взаимоотношений полов, становившегося необратимым.

«Первые» люди, как это нетрудно представить, уже по-своему обустраивались в их мире, и им просто нельзя было не призвать к себе в помощники так высоко поднявшее их интеллект «освобождение».