Как настоящий мужчина

— Как-то в поисках работы я забрел в соседнюю деревню на другом берегу реки и там неожиданно встретил закадычного школьного друга Хулио. Дела его, видно, шли неплохо. На нем была новая белая шляпа с широкими полями, надежно укрывавшая от палящего солнца, на ногах, несмотря на будний день, штиблеты, а в руках трость. Я обрадовался встрече. После всех передряг приятно было видеть бодрого, преуспевающего человека.

«Уж не занялся ли ты политикой? — спросил я Хулио с улыбкой. — Ты выглядишь, как городской казначей».

«Нет, Томас, — важно ответствовал он, — я не люблю политику и всегда повторяю: если кого-нибудь ненавидишь, посоветуй жене врага своего втянуть его в политику; удастся — ты выиграл. Я ненавижу политические махинации. Часто политика — грязная игра».

«Чем же ты занимаешься?» — спросил я, втайне надеясь извлечь хоть какую-нибудь выгоду.

«У меня хорошее дело», — гордо сказал он.

«Открыл предприятие?»

«Да, игорный дом».

«Игорный дом?!» — вытаращил я глаза. На миг мне показалось, что я услышал не голос Хулио, а отвратительный треск крыльев саранчи.

Хулио остановился возле гигантской акации, оперся о ее толстый ствол, снял шляпу и стал ею обмахиваться.

«А что тут предосудительного? — сказал он. — Что бы мы ни делали в жизни, это сплошная игра со всеми ее законами. Возьми, например, фермерство. Ты вкладываешь деньги и начинаешь ждать. Если тебе повезет, ты снимаешь богатый урожай, не повезет — налетит саранча и сожрет весь твой рис. Ты знаешь, о чем я говорю».

Было странно, он вел речь о картежной игре не как об отвратительном занятии, а наоборот, убеждал, что я все время участвую в игре, не ведая об этом.

«Когда понадобится моя помощь, Томас, заходи. Мой дом легко найти — это единственный деревянный дом во всем Сан-Мигеле…»

Отец переменил позу, сено зашуршало под ногами. Какое-то время он сидел молча, глаза его были устремлены вдаль. Свет наверху стал постепенно тускнеть, час был уже поздний. Отец глубоко и тяжело вздохнул, но видно было, что на душе у него стало полегче.

— Когда я вернулся домой в тот вечер, — продолжал отец свой рассказ, — я не застал маму дома. Она вернулась позднее. Мама разожгла огонь, а я спустился во двор нарубить бамбука. В тот вечер на ужин был рисовый суп, единственное, что мы могли себе позволить по нашим скромным средствам.

Я молча взглянул на маму, потом перевел взгляд на пустой суп. Я понимал: маме в ее положении нужно лучше питаться, нужен особый уход. Я глубоко вздохнул, вышел из-за стола и поставил недоеденный суп на поднос.

«Тебе не понравился суп, Томас?» — с тревогой спросила мама, тоже поднимаясь из-за стола.

«Да нет, я не очень голоден», — ответил я, но она понимала, в чем дело. Еще ни разу я не отказывался от пищи, которую она готовила собственными руками.

«Между прочим, — мягко начала она, — отец Кастрильо сказал, что у него есть на примете человек. Он хочет купить наш дом и землю и предлагает неплохие деньги. Давай продадим все и уедем в Сан-Мигель. Может, нам повезет?»

Я промолчал. Это был старый вопрос, для себя я уже давно на него ответил. Снова взялся за ложку. Покончив с супом, понес тарелку на кухню. Взглянул в окно — передо мной вновь открылось мертвое поле. Его покрывали погибшие рисовые стебли, и только кое-где виднелись ростки, стойко сопротивлявшиеся западному бризу. Не поле, а кладбище.

Всего несколько недель назад из этой кухни я любовался колосившимся рисом. Тот же ветерок гнал по полю золотистые волны. Я вспомнил, как радостно пели и танцевали женщины на деревенской фиесте, и среди них выделялась наша мама. Платья их развевались по ветру, переливаясь всеми цветами радуги…

Мне стало горько. Я ушел из кухни, снял рубашку и, чтобы не видеть поля, сел у другого окна. Перед ним торчало манговое дерево и виднелись грядки редиски. Мама опустилась на пол у моих ног. Она склонила голову мне на колени, и пальцы мои утонули в ее чудесных волосах.

«Что говорит повитуха, Тина?»

«Осталось ожидать несколько дней».

«У нас есть еще время, не надо спешить с продажей дома».

«Ты прав, Томас», — мягко сказала мама.

Мы сидели, прижавшись друг к другу.

«Завтра я повидаюсь с Хулио. Ты, должно быть, помнишь его? Это парень, который играл на мандолине в тот вечер, когда за мои серенады под окном твой грозный отец окатил нас ведром воды».

«Ну еще бы, — ответила мама, — как забыть Хулио, самого умного мальчика в вашем классе».

«Отлично. Я его встретил сегодня, вид у него был, что у твоего джентльмена. В штиблетах, в руках трость, а разодет — будто собрался на свидание со святым Петром».

Мама потерлась щекой о мое колено, и я снова стал ласкать ее волосы. Ночь была тихой, теплой. Ветерок овевал наши лица, как теплая вода во время купания вечером в сухой сезон.

«Хулио предлагал свою помощь, — продолжал я. — Не сходить ли к нему? Может, и дом продавать не придется».

«Может быть», — как эхо, откликнулась мама. Она встала и с лампой в руке спустилась к колодцу за водой. Она всегда мыла ноги на ночь. Я пошел за ней. Мама опустила ведро. Я перехватил веревку и поднял воду.