Как переучредить Россию? Очерки заблудившейся революции

Броуновское экономическое движение создает в России видимость организованной экономической жизни. Функционируют экономические институты, укрупняются и разукрупняются предприятия, покупаются и продаются активы, но ощутимого экономического роста нет. Его и не может быть, ибо нет капитализации. А капитализации нет, поскольку нет действительного капитализма, культуры капиталистического производства. Есть всеохватная общенациональная спекуляция – материальными и духовными ценностями, вещами и человеческими отношениями, оптом и в розницу, в семье и в обществе, на работе и дома. Именно она определяет и дух современного российского общества, но это не дух капитализма. Сама по себе спекуляция рождает лишь спекуляцию. Плоды экономической активности уходят сегодня, как вода в песок, в офшоры, в особняки, в предметы роскоши – куда угодно, только не в капитализацию национальной экономики. Торговый капитал не умеет, не может и не хочет развивать в России современное капиталистическое хозяйство.

Обрушенная приватизацией российская экономика потеряла вектор развития. Она суетится на обочине мирового экономического процесса и не в состоянии уже самостоятельно вернуться на проезжую часть. Для этого нужен политический тягач.

Уже более ста лет основными вопросами русской политической философии являются «что делать?» и «кто виноват?». Обычно затруднения вызывает только первый вопрос, а на второй имеется сразу несколько ответов. Но в этом и состоит загвоздка. Докопаться до того, кто действительно виноват, оказывается не просто – слишком много кандидатов. Более того, при пристальном изучении роли любого из них выясняется, что он не так уж и виноват.

Каждый русский политик есть жертва обстоятельств, созданных его предшественником. Путин – заложник олигархической системы, созданной Ельциным. Ельцин – жертва экономического кризиса, оставленного в наследство Горбачевым. Горбачев – пленник идеологического тупика, в который завел страну Брежнев. Брежнев уходил от волюнтаризма Хрущева, Хрущев убегал от тирании Сталина. И так, не останавливаясь, мы можем дойти как минимум до декабристов, которые, если верить Ленину, разбудили Герцена.

Очевидно, что русская политика имеет какойто исторически обусловленный стержень, который проходит сквозь различные политические эпохи, связывая их в одно целое. Парадоксальность русской политики состоит в том, что ее как бы не существует. В России не было и нет политики в западном смысле этого слова, т.е. в смысле отношения общества к власти. У нас политикой всегда являлось отношение власти в целом и ее различных фракций к обществу. С успехом пережив многочисленные революции, это свойство русской политики до сих пор остается ее главной чертой.

На протяжении нескольких столетий наиболее полным выражением сути российской политической системы выступало самодержавие. Формально оно уступило место государству «диктатуры пролетариата», возникшему из перипетий Гражданской войны 1918–1920 годов. Принято считать, что в этой точке произошел разрыв политической преемственности, в результате чего возникла «тоталитарная» опухоль, которая наряду с фашизмом заклеймена как политическая патология.

Может быть, в глобальном измерении тоталитаризм – патология. Но вот в «губернском масштабе», в рамках российской политической системы в нем ничего особо патологичного нет. Государство «диктатуры пролетариата» вполне органично вписывается в самодержавную традицию, являющуюся альфой и омегой русской политики с момента зарождения русской цивилизации.

Разве до Октябрьского переворота русская власть не зиждилась на безусловном верховенстве над обществом, на бесконтрольности в проведении внутренней и внешней политики? Разве борьба против этой привилегии власти не составляла начиная со второй половины XVIII века ядро всей революционной борьбы? Так почему же тогда «диктатура пролетариата» считается разрывом политических традиций?

Впрочем, разрыв был, но совершенно по другой линии. Государственная власть на закате империи провозглашала принцип самодержавия, но была уже не в силах воплотить его в жизнь, добровольно-принудительно принимая на себя многочисленные ограничения, вплоть до создания при себе суррогатного парламента – Государственной Думы. Советская власть на практике воплотила дух самодержавия, освободив себя от любых политических ограничений (в этом отношении она была, вне всякого сомнения, традиционно русской властью), но в теории самодержавие как принцип было отвергнуто.

Формальный отказ от самодержавия в пользу демократической республики, пусть лишь в качестве оболочки для «диктатуры пролетариата», был историческим прорывом для России. Современная русская демократия, считающая своей политической матерью Февральскую революцию, не должна забывать, что ее политическим отцом был Октябрь. Оставаясь в русле российской политической традиции, советский строй, как ни трудно это признать тем, кто знает историю последующих нескольких десятилетий, был серьезным шагом вперед и в ее развитии, и в ее преодолении.