Как Петербург научился себя изучать

Осень 1919 года, самый мрачный период Гражданской войны, Анциферов провел со своей женой Татьяной в маленьком городке недалеко от Павловска. Из-за дизентерии они недавно потеряли двух маленьких детей и устроились на работу в детский дом в надежде найти какую-нибудь цель, которая помогла бы им преодолеть горе. Войска Юденича продвигались к Петрограду, и школу отрезали от снабжения. Она неоднократно подвергалась обстрелам и была захвачена сначала одной армией, а затем другой. Годы спустя Анциферов вспоминал:

…я смотрел в сторону любимого города, стараясь понять, что означало зарево, что оно сулило Петрограду! Ведь решалась его судьба. Я стал писать об этом городе, о его трагической судьбе. И назвал его городом «трагического империализма», как А. Ахматова «Город славы и беды». Это было время, когда я работал над книгой, которую позднее решился назвать «Душа Петербурга»[300].

В этом кратком отрывке Анциферов создает для читателя полную картину, привязывая свое самое известное произведение к определенному времени и месту, конкретной визуальной и эмоциональной перспективе. Автор описывает, как с выгодной позиции за пределами Петрограда он оглядывался назад и размышлял о судьбе своего любимого города, возможно, в каком-то смысле все еще неясной, но явно «трагичной». Трудно не заметить апокалиптический подтекст: предполагаемое красноватое сияние вокруг старой столицы, взгляд автора на обреченный мегаполис.

Какой городской вид вспоминает Анциферов в этом отрывке? Действительно ли он однажды днем осенью 1919 года смотрел на Петербург с этого места? Возможно, но столь же разумным кажется истолковать эту сцену в переносном смысле, увидеть в ней прежде всего нарративную перспективу «Души Петербурга». В своей книге Анциферов часто говорит о городе так, как будто его отделяет от Петербурга огромная пропасть, как будто город каким-то образом был разрушен или исчез из поля зрения. «Если же Петербург не столица, то нет Петербурга», – говорит Анциферов, повторяя строчку из посвященного этому городу дореволюционного романа Андрея Белого, которая с переездом правительства в Москву в 1918 году стала казаться поразительно пророческой. Завершая цитату, он затем добавляет от себя: «Это только кажется, что он существует» [Анциферов 1991: 170][301].

Исчезла сует суетствий.

Медленно ползут трамваи, готовые остановиться каждую минуту. Исчез привычный грохот от проезжающих телег, извозчиков, автомобилей. Только изредка промчится автомобиль, и промелькнет в нем военная фуражка с красной звездой из пяти лучей. Прохожие идут прямо по мостовой, как в старинных городах Италии. Постоянно попадаются пустыри. Деревянные дома, воспоминания о «Старом Петербурге», уцелевшие благодаря приютившимся в них трактирам и чайным (много эти питейные учреждения спасли старины!), теперь сломлены, чтобы из их праха добыть топливо для других домов: так самоеды убивают собак в годину голода, чтобы прокормить худшими лучших. Зелень делает все большие завоевания. Весною трава покрыла более не защищаемые площади и улицы [Анциферов 1991б: 172–173].

Город был захвачен враждебной армией, по крайней мере метафорически, он лежит в руинах, он начал пожирать сам себя.