Как Пётр Первый усмирил Европу и Украину, или Швед под Полтавой

Однако такое утверждение верно исключительно с формальной, казуистической точки зрения (хотя, по данным В. Молтусова, оно не верно даже формально, поскольку, например, поставленный на левом фланге во второй линии Нижегородский полк полковника Иоганна Лигница захватил два вражеских знамени[740], то есть принимал активное участие в боевых действиях, неважно, против пехоты или кавалерии противника). По существу, именно наличие второй линии пехоты придало устойчивость боевому порядку русской армии, предотвратило бегство пехотных батальонов на ее левом фланге и позволило не только отразить здесь атаки шведской кавалерии, но и лишило шведскую пехоту возможности развить первоначально достигнутый успех. При этом пехотные батальоны, остававшиеся в лагере, образовывали оперативный резерв, который ни один военный специалист не станет исключать из общего баланса сил и средств противников, поскольку наличие и величина такого резерва существенным образом влияют на характер решений, принимаемых командованием в бою или операции. Отсюда в данной работе пехотные подразделения второй линии боевого порядка русской армии и состава гарнизона русского лагеря, вместе с имевшейся у них на вооружении артиллерией, относятся к силам и средствам, непосредственно задействованным царским командованием в Полтавской битве.

Тем временем генерал Левенгаупт переместился на левый фланг, где вместе с раненым командиром Эстгетского полка полковником Андерсом Аппельгреном (Anders Appelgren) и генералом Акселем Спарре – шефом подходившего к месту боя Вестманландского полка, попытался остановить бегущих солдат, однако эта попытка провалилась[741]. Наоборот, охваченные паникой беглецы увлекли за собой оба батальона Вестманландского полка, еще не успевшие оказать никакой помощи остальным частям, так что у шведов больше не оставалось пехотных резервов (небольшая группа солдат Вестманландского полка под командованием подполковника Карла Синклера осталась на поле боя и была окружена, но шведы успели занять выгодную оборонительную позицию, что позволило им избежать поголовного уничтожения и после упорного сопротивления сдаться в плен). Пытаясь остановить панику, Левенгаупт утратил командование над пехотой, и еще державшиеся в центре и на правом фланге восемь батальонов пехоты остались без управления (генерал Лагеркруна предусмотрительно не участвовал в атаке пехоты, находясь вместе с Вестманландским полком якобы для поиска и оказания помощи колонне генерала Росса, и бежал вместе с солдатами полка, отобрав запасного коня у капитана Лейб-драгунского полка Карла Строкирха (Carl Strokirch), а генерал Стакельберг оставался на левом фланге пехотной линии, также бежал вместе с солдатами, но был взят в плен русскими на опушке Малобудищенского леса). В течение короткого времени все эти восемь батальонов были окружены (за исключением двух правофланговых батальонов из Лейб-гвардии пешего полка под командой капитанов Густава Гадде и Либерта Русеншерны), а их солдаты ранены, убиты или взяты в плен[742] (при этом, например, из состава Уппландского полка в живых остались всего 14 солдат[743]).

По утверждению А. Констама, русские войска не пытались атаковать шведов в ближнем бою, но практически безнаказанно расстреляли окруженные батальоны ружейно-пушечным огнем[744]. Однако этому противоречат данные о потерях русских частей. Так, например, Лейб-гвардии Семеновский полк потерял убитыми и ранеными 165 солдат и офицеров[745], следовательно, шведские батальоны оказали упорное сопротивление, в ходе которого, по-видимому, ружейная перестрелка постепенно переходила в ближний бой холодным оружием. Поэтому мелодраматическая картина гибели шведской пехоты, красочно нарисованная П. Энглундом на основе авторской интерпретации свидетельств очевидцев, где шведские солдаты инстинктивно теснились друг к другу в общую кучу, безнаказанно избиваемые русскими, и «криком призывали мать»[746], имеет, вероятно, мало общего с реальностью, как, впрочем, и все исторические реконструкции. Скорее веришь Константену д’Турвилю, рассказывающему о своем отстраненном от чувств горя и страха, почти механическом поведении в жестокой обстановке Полтавской битвы[747].