Как писать в XXI веке?

Вы не напишете о яблоке, поедая его. Для этого его надо отложить. Для рисования пейзажа надо встать достаточно далеко. Для создания поэмы о любимом надо от него уехать, для создания стихов о доме — отправиться в путь. Актерам, переживающим развод, играть его на сцене, как известно, возбраняется — будет перебранка, «залипание» в тему и реальный скандал, а не искусство. Для достоверного описания революции ее надо пережить, а потом — забежать вперед лет на десять и оттуда… «Мощные забегают вперед, чтоб тащить понятое время», — писал Маяковский, и писал заметки в записную книжку. Слабые ждут лет десять, и тогда пишут мемуары «о своей роли в истории». Скучно. Есть вариант отдалиться за счет пространства — эмигрировать, снять номер в Париже и тогда уж написать. Работает, если не забыть честно описать дымку, застилающую при таком варианте далекий родной горизонт.

В любом случае после написания дайте вещи отлежаться — это еще один способ смены времени. Помните про графоманов? Им всегда нравится то, что они написали. А поэт смотрит на свой шедевр через пару дней — какой ужас, все надо переделать. И доводит вещь до ума. В поэзии это еще важней, чем в прозе, им стихии порой затмевают разум, и не всегда в итоге выходит «небесный лепет», иногда — просто подмалевка, почеркушка, этюд, над которым еще работать и работать.

Поэт революции Маяковский, за отсутствием времени для «отлеживания», агитки писал на ночь, а утром перечитывал и правил. Я называю это «заспать текст»: утро, как правило, мудренее вечера, и править утром легче. За ночь и мысли устоятся, и метафора придет, и идея прояснится, спасибо бессознательному. Что еще? Еще стоит с расстояния легкой иронии смотреть на свое величие. Живописцы, во избежание патетики, про свои работы говорят не «я нарисовал», а «я накрасил». Вот и вы — не «сочиняйте», а «записывайте». Слушайте новый смысл, различайте его новую форму, пишите то, что есть, и будьте честными с собой. Свое — придет, остального — не надо.

4. «Войти в ритм». Общеизвестно, что ритм — это основная сила и магнетическая энергия стиха. В марше он един и четок, в джазовой импровизации — фрактально непредсказуем и разнообразен, но и там имеет границы — тональность и темп. «Ре-мажор» или «ля-минор» в определенном темпе держится и в течение верно скроенной поэмы. Вы можете звучать на каждый третий удар, как в вальсе, и даже делать паузы. Можете брать четыре октавы или держаться в одной. Нормально рифмовать через строчку или скреплять рифмой соседние строчки, а то и сажать «на иглу» одной рифмы все четверостишие. Ничто не мешает играть с повторами и внутренними рифмами, как Пушкин в «Я вас любил».

Случается, дойдя до конца поэмы, автор радуется, что наконец-то выстроил нужный ритм, но тональность должна быть сквозная, ибо это главная идея и характер вещи. Посему меняя ее, вы разрушите цельность произведения. Или создадите новую тональность, объемлющую все внутренние, и тогда придется переписать все, что есть, в новом виде.

В любом случае я согласна с Маяковским, что поэзия возникает не от знания ямбов и хореев, а от чувства собственного ритма, который в нашей стране, после долгих лет советского, а потом постсоветского «выстраивания всех в один ряд», надо в себе искать, пестовать и оберегать. И пока вы не услышали ритма своего стиха, писать его рано — слушайте, и откроется вам, как Маяковскому: «Я хожу, размахивая руками и мыча еще почти без слов, то укорачивая шаг, чтоб не мешать мычанию, то помычиваю быстрее в такт шагам. Так обстругивается и оформляется ритм — основа всякой поэтической вещи, приходящая через нее гулом. Постепенно из этого гула начинаешь вытаскивать отдельные слова».

Ритм стиха — нечто очень личное и выражающее главное, от него не отступаются. Иногда я прошу кого-то на занятии сместиться с пойманного размера — обычно через некоторое время поэт тычет пальцем в первую версию и говорит — нет, не могу, вот это! На лице появляется страдание мученика за веру — и тогда я говорю, как Станиславский: «Верю!»

Воронка ритма: от главной рифмы к архитектонике и звучанию стиха