Как прекрасно светит сегодня луна

В сумерках гранатовых, когда птицы умолкли,
Из рощи священной, из чащи цветов сонных
Выехал царь на золотой колеснице,
Светлый, как месяц.
И умчался вдаль, из глаз моих ускользая
яблоком стремительным, в ночи пропадающим.

Абу

Абу весь день сидел на крыше своего дома в ожидании вечера. Сегодня полнолуние, луна покажется с восточной стороны неба, из-за черных, засохших деревьев сада Сумасшедшего Гюльхана.

Небо было безмятежно, редкие, но яркие звезды казались наполненными влажной изумрудной синевой.

Трава, которая выросла на глиняной крыше дома за эту неделю, была свежа и душиста, полуденное июньское солнце не смогло опалить ее. Абу поливал ее арычной водой; семилетний внук его, Саид, утром и вечером поднимался на крышу с кувшином, полным свежей, звонкой, как будто в ней бились маленькие льдинки, воды и прыскал на траву. Но Абу казалось, что именно в лунные ночи, от нежного лунного света трава получает такую прохладу и свежесть и пахнет, как будто выросла она на далеком джайляу в высоких Чингизских горах.

Еще ему казалось, что цикады, которые стрекочут в этой траве, понимают, как и он, что эта трава, выросшая на крыше дома, лучше, чем та, которая растет внизу, в селении, во дворах и по сторонам большого арыка, где ее топчут босые ноги ребятишек, копыта осликов и верблюдов, колеса повозок.

Еще казалось: цикады понимают, что ему уже недолго осталось жить, и он радуется, что они не спят вместе с ним в сиянии лунной ночи…

Сидеть летней ночью на крыше в девяносто семь лет так же хорошо, как скакать на лошади в семнадцать!.. Спят молодые и сильные юноши, спят спокойно, если видят во сне улыбающееся лицо своей возлюбленной, и вздрагивают, сжимают кулаки, вскакивают с проклятиями, если видят во сне измену; спят сладкогубые полногрудые девушки, и их сладкие протяжные вздохи наполняют дома, сады и текут за ограду дальше, замирают у арыка, охлажденные ледяной водой ручья Аль-Эддин, и возвращаются в селение… Спит Нургали средь желтых цветов своего сада, обняв золотозубую одноглазую Жьохан, а Жьохан спит и видит зарытую во дворе под деревом шкатулку с драгоценными камнями, доставшимися ей от матери. «Если выбьет тебе Нургали золотой зуб, — сказала мать, — отнеси эту шкатулку Махмуду, — он за самый маленький камешек сделает столько золотых зубов, что хватит не только на твой рот, но на все селение…»

Черным кондором спит Сумасшедший Гюльхан на деревьях своего засохшего сада, спят хитрые женщины, обманувшие его, спят двенадцать детей смеющейся и во сне Амансолтан, накрытые полами ее расшитого зелеными листьями и синими цветами халата, спит где-то солнце, укрывшись черной бархатной полой земли…

Счастлив заснувший крепким сном летней ночью, но счастлив и тот, кто следит серебряным взглядом за всеми уснувшими… Если тихонько свистнуть, на краю деревни услышит суслик и свистнет в ответ…

Что это за непонятно прекрасная ласкающая теплая синяя мгла разлита в воздухе! В этой теплой мгле вспыхивают и гаснут звезды. Чьи желания исполняя?.. Рождаясь наверху, ветер спускается, касается лица, шеи, отлетает прочь, шевелит верхушками дальних деревьев, и снова тихо… Взошла луна, и льется на землю радостный полный свет ее, как будто играет кто-то еле слышно на сазе, и трава поднимается навстречу этим звукам…

Абу тронул рукой траву, коснулся бороды — прохладно. Самая полночь!..

О, далекая черепаха на краю селения, на берегу засохшего ручья Гуль-Молтык! Ты, прожившая столько же лет, сколько я, Абу, помнишь ли ты меня? Помнишь ли тот весенний день, яркий, как краски самаркандской пиалы, когда лежала ты на песке, спасенная мной, и молодыми веселыми глазами следила за самым ярким в мире предметом — солнцем… Как крепок был твой желтый панцирь, как упруга и проворна твоя шея! Я, прищурясь, смотрел на тебя и читал стих Саади… Запомнила ли ты меня, как я тебя? Меня звали Абу, ты была без имени… Вблизи селения и сейчас ползают, бегают, зарываются в песок желтые, с твердыми спинами черепахи. Но что мне до них? Ты для меня лучше их всех, потому что я запомнил тебя, полюбил тебя. И мне жалко, если ты умерла раньше меня…