Получив от Ирины результаты исследования проб крови, Людмила очень обрадовалась: между группами выявились четкие различия. Как и ожидалось, у всех животных к моменту их полового созревания уровень гормонов стресса вырос, однако у взрослеющих «элитных» лисят гормональный всплеск произошел с большой задержкой и его интенсивность была гораздо слабее. После стабилизации гормонального уровня он был в среднем на 50% ниже, чем в контрольной группе. Это прекрасно подтверждало правоту теории дестабилизирующего отбора, предсказывавшей изменения в секреции гормонов.
По мере того как Беляев делал новые доклады о результатах эксперимента, интерес к его лисам в мировом научном сообществе рос. Власти снова разрешили ему участвовать в Международном генетическом конгрессе, проходившем в 1968 г. в Токио. Японские организаторы были так впечатлены Дмитрием и его выступлением, что на прощание преподнесли ему подарок – длиннохвостых храмовых петухов. Он ухитрился «контрабандой» доставить птиц на самолете в Новосибирск.
В это же время он начал направлять статьи в международные научные журналы. Первая публикация Беляева за пределами СССР вышла в 1969 г. на английском языке под названием «Одомашнивание животных». До поры внимание к работам ученого из Сибири не выходило за пределы сообщества генетиков – исследователи поведения животных их почти не замечали. Все изменилось, когда Беляева пригласили на Международную этологическую конференцию, которая состоялась в сентябре 1971 г. в Эдинбурге. Участвовать в ней можно было только по приглашению, там собирались выдающиеся исследователи со всего мира. Беляев был первым ученым из России, которому оказали такую честь. Приглашение направил лично организатор конференции Обри Мэннинг, один из ведущих этологов Британии. Мэннинг стремился сделать конференцию по-настоящему международной. Ему хотелось «разбавить» привычную публику, состоявшую из европейцев и американцев, чтобы получилось, как он выражался, «что-то вроде сессии ООН»{51}.
Прослышав о беляевском эксперименте, Мэннинг нашел его весьма любопытным. Его университетским наставником был Тинберген, и сам он специализировался на изучении генетической основы поведения. В середине 1950-х гг. вместе со своей супругой, генетиком Маргарет Бэсток, он провел пионерские исследования на плодовой мушке дрозофиле, одним из первых выявив взаимосвязь генов и поведения животных. По мнению Мэннинга, убедительные доказательства подобной взаимосвязи, полученные в ходе эксперимента с лисами, были так важны, что сообщество этологов должно было узнать о них как можно больше. Он вспоминает, что без особой надежды писал письмо Беляеву с вопросом, сможет ли тот выступить. «Это был если не самый разгар холодной волны, то во всяком случае она шла полным ходом, – вспоминает Мэннинг. – Контакты с Советским Союзом были очень слабыми»{52}. Получив от Беляева в ответ восторженное «да!», он очень обрадовался тому, что «впервые удалось вытащить на конференцию этолога из СССР».
Для Дмитрия и Людмилы это также был большой шаг вперед. Людмила радовалась возможности представить их труд такой избранной аудитории. Мэннинг хотел, чтобы в поездке Беляева сопровождали коллеги, и Людмила вместе с несколькими сотрудниками института готовилась поехать с ним. Но перед самым отъездом «наверху» решили, что Беляев отправится один. Утешало то, что Дмитрий, без сомнения, выступит блестяще и результаты их работы будут широко обсуждаться в сообществе этологов.
Конференция проходила в башне Дэвида Юма в Эдинбургском университете. Каждый день Беляев, Мэннинг и другие участники присутствовали на нескольких получасовых докладах. Выступали самые выдающиеся этологи того времени{53}, включая Николаса Тинбергена, которому через два года присудят Нобелевскую премию как одному из отцов-основателей современной этологии. Порой заседания проходили бурно, поскольку наука о поведении животных была тогда разделена на два лагеря. Европейские этологи, в большинстве своем биологи по образованию, стремились изучать генетику поведения, а также проводить полевые наблюдения. Американский лагерь составляли в основном психологи, больше интересовавшиеся процессами научения животных. Они предпочитали лабораторные эксперименты{54}. Некоторые из них оставались убежденными сторонниками теории условных рефлексов и отрицали саму мысль, что поведение животных не является чистым продуктом обучения или условных рефлексов и может быть «запрограммировано» генами. Однако многие наблюдения, проведенные в природе, предполагали обратное.