Как приручить тигра

– Будешь спать в гостиной, на кушетке, – отвечает бабушка, как будто в этом нет ничего особенного.

Я жду, что мама начнет спорить, но она идет к «баррикаде».

– Ладно, хорошо, дай мне хотя бы передвинуть все это. И я спущусь вниз, посмотрю, что там после наводнения. Сэм, поможешь?

Сэм, нахмурившись, пристально смотрит на нее.

Мама вздыхает.

– Лили?

Я делаю шаг, но бабушка хватает меня за запястье и оттаскивает назад.

– Нет, нет. Не надо ничего передвигать.

Мама раздражена.

– Они мешают.

Бабушка машет перед собой руками, словно отгоняя мамино раздражение.

– Нет, нет. Только не сегодня. Сегодня – неблагоприятный день. Когда я вытаскивала коробки, был удачный день. Но сегодня опасный день, из-за духов. Передвинем в другой раз.

Опасный день. Я должна остаться с бабушкой наедине, чтобы спросить ее о духе тигра.

– Передвигать вещи в неудачные дни – очень опасно. А уж если сломаешь… – бабушка закрывает глаза и содрогается, словно не может даже представить этого. – Если ты что-то сломаешь… О, это будет ужасно.

Мама в бешенстве и готова буквально рвать на себе волосы.

Сэм делает большие глаза, типа «Ну началось», и уходит.

Это не впервой. Маму всегда раздражают бабушкины суеверия.

Мама произносит, стиснув зубы:

– Это просто смешно. Что…

Но бабушка грозит маме пальцем, прерывая ее на полуслове.

– Ты не мать. Мать – я. Ты больше не задаешь никаких вопросов. И идешь переодеваться. И вообще, почему ты в пижаме?

Мама хочет что-то сказать в свое оправдание, но бабушка хлопает в ладоши.

– Сейчас я собираю ужин. И мне поможет Лили.

Я, конечно, не вызывалась в помощники, но бабушка умеет выстраивать реальность под себя. Я и не возражаю.

Я иду за ней к кухонной стойке, а мама оставляет затею с коробками. Она хватает бабушкин дождевик и бежит к машине за нашими чемоданами.

Стоя в дверях, Сэм покашливает, и я оглядываюсь. Она колеблется, словно чего-то ждет, и я говорю одними губами: «Все в порядке. Иди наверх».

Мне неловко, что я как бы прогоняю ее, но Сэм действительно не любит готовить или накрывать на стол, да и вообще заниматься домашними делами, а мне надо побыть с бабушкой наедине.

Сэм хмурится и разворачивается, бормоча что-то о своих друзьях, пока поднимается обратно в мансарду.

Когда она уходит, я шепчу: «Хальмони, кое-что произошло».

Она убирает прядь волос мне за ухо и целует в лоб.

– Да, малышка, я с удовольствием тебя выслушаю, но прежде всего совершим коса[2].

– Да, но…

– Нет-нет, сначала это.

Проходя по кухне, она вытаскивает миски и корзины из шкафов и ставит их передо мной.

Я не помню, когда она впервые показала мне, как совершается коса. Просто это то, что мы всегда делали вместе.

Мы выставляем еду для духов предков, чтобы они могли насладиться трапезой до того, как мы сядем за стол. «Для тех, кто ушел раньше», – всегда говорит бабушка.

Когда я была маленькой, то представляла, что папа приходит на коса, чтобы поесть вместе с нами. Однажды я сказала Сэм, что еда была для него, – напрасно я это сделала.

Ее лицо исказилось, и она выпалила: «Он умер. Это не игра».

После этого она никогда не любила коса.

Подогрев тарелку рисовых лепешек с красной фасолью, бабушка передает лепешки мне, и я раскладываю их в бамбуковой корзине, как она меня учила. Осторожно, с любовью. Они согревают мои пальцы.

– Очень важно делать это в дни больших перемен, – говорит бабушка, разливая вино по маленьким керамическим чашечкам. – Когда люди приходят. Когда люди уходят. Мы делаем это, чтобы порадовать духов.

Она наклоняется ближе, ее дыхание щекочет мне ухо.

– Когда духи голодны… это почти так же страшно, как когда голодна твоя мать.

Я улыбаюсь.

– А когда голодна Сэм?

Морщинистые веки бабушки поднимаются.

– Это страшнее всего.

Я смеюсь над Сэм, чувствуя себя немного виноватой. Затем я выкладываю сушеного кальмара и анчоусы на маленькую тарелку, пока бабушка готовит, и слушаю, как она поет. Это тоже часть обряда…

Бабушка напевает незнакомую мне песню, возможно, корейскую колыбельную, и кажется, что дом поет вместе с ней. Шкафчики что-то нашептывают, когда она открывает и закрывает их, а вода посвистывает, когда она моет овощи.

Штука с коса – как и со всеми бабушкиными верованиями и обрядами – в том, что я всегда воспринимала их как нечто само собой разумеющееся. Они имеют значение для бабушки, и мне этого достаточно. Ее магия никогда не нуждалась в объяснении. Но сейчас, в ситуации с тигром, мне надо во всем разобраться.

– Я видела кое-что на дороге, – говорю я ей.

– Что видела? – спрашивает она, нарезая огурец.

– Э-э, возможно, я видела одного из… голодных духов?

Она откладывает нож и поворачивается ко мне. Ее взгляд пронзителен.

– О чем ты говоришь, Лили? Что ты видела?

Неожиданно я начинаю нервничать.

– Я не знаю… Я думаю, может, это был сон?

Бабушка наклоняется ближе.

– Сны очень важны, Лили. Что ты видела?

Мама бы сказала мне не втягивать в это бабушку. Сэм бы сказала, что я странная. Но бабушка не станет меня судить.

– Тигра.

Она шипит сквозь зубы.