Как продать за $12 миллионов чучело акулы

Крайний случай — это когда русский или азиатский покупатель по личным, политическим или налоговым соображениям делает ставки через своего дилера, который, в свою очередь, поручает участие в аукционе западному агенту. Анонимность может быть не единственной причиной такого поведения. Многослойная схема позволяет любому, кто хочет повысить цены на произведения определенного и художника и тем самым увеличить стоимость собственниц коллекции, сделать это, практически не рискуя быть угнанным. Делается ли так на самом деле? Дилеры отвечают: «Конечно»; аукционные дома говорят, что им ничего о таких случаях не известно. По крайней мере, это вполне возможно.

До 1975 года невозможно было с уверенностью сказать даже, продан ли лот на самом деле. Работы, не дотянувшие до резервной цены и снятые с торгов, значились тем не менее проданными — из соображений, что резервная цена примерно соответствует их реальной стоимости, и не стоит вешать на картину ярлык «не продано». Аукционный дом придумывал несуществующих покупателей и записывал эти картины как проданные по резервной цене плюс комиссионные.

Тот факт, что снятые с продажи картины значились в документах как проданные, создавал почву для своеобразной спекуляции. Дилер или коллекционер, владеющий, скажем, пятью картинами Роберта Раушенберга, мог смело выставить одну из них на аукцион, задав для нее очень высокую резервную цену. В этом случае аукционист брал с потолка несколько предложений цены, доводил (будто бы) торга до резервной цены и фиксировал ударом молотка несуществующую сделку. После этого газеты сообщали о рекордной цене на Раушенберга — и на следующий день можно повышать на него цены в галерее. Комитент забирал картину назад, платил 5% комиссионных (которые для дилеров нередко снижались до 3% или вообще до нуля) и выставлял на следующий аукцион другую картину Раушенберга, а еще на следующий — третью.

Особенно эта проблема касалась современного искусства. Пока существовала практика регистрировать все произведения как проданные, от трети до половины всех аукционных продаж, вероятно, были ненастоящими. Но такая игра словами — называть снятые с торгов картины проданными — порождала еще одну проблему. И «Кристи», и «Сотби» не раз сталкивались с ситуацией, когда комитент, доучи уверен в том, что его картина продана по высокой цене в начале торгов, сам покупает что-нибудь, надеясь заплатить «вырученными» деньгами.

В 1975 году аукционные дома начали исключать снятые с торгов лоты из списка проданного. Толчком к изменению практики стала «Банка супа с отслоившейся этикеткой» Энди Уорхола. Все нью-йоркские газеты написали о том, что шелкография Уорхола была продана за рекордную сумму в 60 тысяч долларов, тогда так на самом деле картина была снята с торгов. Этот случай оказался очень наглядным примером: последнее реальное предложение цены было 55 тысяч долларов, что тоже стало бы рекордом. После перехода к публикации только реальных продаж список достигнутых на аукционе цен стал выглядеть более реальным: лоты 1, 2, 3, 6, 7, 9. Видя его, читатели понимали, что лоты 4, 5 и 8 не дотянули до резервной цены и не были проданы.

Участники аукциона в зале ничего не знают о телефонных участниках или о тех, кто заранее передал аукционисту свои ставки. Как правило, не меньше половины ставок на аукционах современного искусства делаются одним из дистанционных методов. Предварительные предложения цены, сделанные через аукциониста, создают конфликт интересов: аукционист теперь представляет не только продавца, но и одного из покупателей. Если отсутствующий участник аукциона говорит заранее: «Я готов повышать цену на этот лот до 50 тысяч фунтов», то аукционист может, зная это, просто заполнить промежуток предложениями «из своей книжки». Кто знает, существовал ли в природе тот участник, кто предложил цену на шаг меньше 50 тысяч фунтам и проиграл? Или, может быть, резервная цена на этот лот установлена на основании этого заочного предложения, а все, что ниже, заполнено извлеченными с потолка ставками? Аукционист может, конечно, предлагать цену от имени отсутствующего покупателя, но по закону — и по совести главными для него должны быть интересы комитента.

А как же предварительные оценки — эстимейты, — напечатанные в каталоге? «Сотби» утверждает, что эстимейты и его каталогах должны быть «ориентирами для потенциальных покупателей... мы считаем, что любое предложение цены между нижним и верхним эстимейтами имеет шанс на успех». Достаточно безопасное заявление — ведь «шанс» может означать все, что угодно, вероятность от 1 до 100%. Согласно каталогу «Кристи», «не следует полагаться на предварительные опенки продажной цены и считать, что именно по этой цене лот будет продан или что это реальная оценка его стоимости для любых других целей». Но если эстимейт не отражает реальной стоимости, что же нам о нем думать? Что, собственно, еще он может отражать?