Как прое*** всё

Потом Элла вдруг как-то переменилась. До этого мы не просто травили Эллочку – мы ее не любили. При всех своих физических недостатках она была отличницей. Первой тянула руку, первой, хоть и с трудом, выходила к доске, устремляла куда-то поверх наших голов остекленевший взгляд и с лицом партизанки на расстреле, слово в слово, повторяла текст учебника. Она была фанатичка. Она знала наизусть все формулы, все элементы таблицы Менделеева, все словарные слова, все исключения из правил. Память у нее была абсолютная. Элла хорошо училась, но никому не помогала, она называла нас всех тупицами. И еще – уродами. Это было наглостью, потому что вроде бы уродом была она. В общем, Эллу мы не любили. И вдруг, после нашей с Кисой очередной записки, Эллу вызвали к доске.

А она встала и заявила:

– Я не выучила.

– Что? – не поверила учительница. – Ты? Не выучила?! Плохо себя чувствовала, наверное… Ну, ничего, садись, Эллочка…

– Нет! – настаивала Элла. – Я хорошо себя чувствовала. Просто не выучила.

– Но… почему? – удивилась учительница.

– Просто так, – сказала Элла, глядя куда-то в окно. – Не было желания!

– Но, Элла, – сказала учительница подавленно. – В этом случае… Я должна поставить тебе двойку?

– Ставьте, – безразлично сказала Элла и села.

В классе воцарилась тишина. Было слышно, как движутся относительно друг друга молекулы в воздухе.

За неделю Элла получила несколько двоек. Она часто и беспричинно стала смеяться на уроках. Или демонстративно расплетать свою косу. Мы ведь раньше всегда видели ее косу только заплетенной, она была такая толстая, черная. Когда Эллочка вдруг на наших глазах, на уроке, взяла и расплела ее, все ахнули. Это было целое море черных-черных волос, густых, как хвост мустанга, роскошных. Все остальные девочки тоже ревниво порасплетали свои косы, но смотрелись они на Эллином фоне как мышиные хвостики.

Потом Элла стала ходить в школу только в парадной форме с белым передником. Один из учителей спросил ее:

– Элла, у тебя день рождения? Поздравляю, желаю тебе…

– Нет, – сказала Элла. – День рождения у меня был зимой. А сегодня – просто у меня такое настроение.

В классе над выходками Эллы ржали, но уже не зло, с уважением. Появилось в поведении Эллы что-то, что сразу и всех заставило ее уважать. Только мы с Кисой знали, почему Элла так изменилась. Мы не сразу поняли, конечно. Но когда поняли, решили никому не говорить. Мы решили хранить тайну.

Потом Элла получила двойку по своему любимому предмету – по русской литературе, за то, что вместо сочинения про образ Болконского в романе Толстого написала в тетрадке и сдала на проверку стихи. О любви. Свои стихи. О своей любви. К некоему N. Стихотворение так и называлось: «Прекрасный незнакомец N». В классе у нас над этим наивным стихом пытались было поржать пацаны. Но девочки, которые нравились этим пацанам, пригрозили им полным лишением всех эротических надежд, а потом переписали себе стихи Эллы. О любви. Элла стала поэтессой. Как Белла Ахмадулина.

Когда мы с Кисой поняли, что натворили, нас охватил ужас. Потом мы решили, что выход один – продолжать переписку. Было бы слишком жестоко сейчас лишить Эллу света, который мы нечаянно впустили в ее мрачную жизнь. Мы написали ей новую, явно вызывающую записку: «Элла, невыносимо терпеть эти муки. Давай увидимся и сгорим в огне любви». Я надеялся, что это испугает Эллу.

На следующем уроке Элла вдруг подняла руку. В классе пронесся вздох разочарования. Элла давно не тянула руку, ничего не учила, коллекционировала двойки и, как говорили учителя, «катилась по наклонной плоскости». Учитель алгебры, напротив, был приятно удивлен поднятой рукой Эллы и сказал:

– Ну, наконец-то, Эллочка, я тебя узнаю. Пожалуйста, к доске.

Элла своей корявой походкой вышла к доске и, глядя куда-то в окно, негромко, нежно произнесла:

– Прекрасный незнакомец N,
Не знаю я, кто ты,
Но всех на свете лучше ты.
Не знаю я, куда писать тебе ответ,
Но знаю, что тебя на свете лучше нет.
На твой вопрос в письме последнем
Отвечу я: конечно, да!

Шок был всеобщим. На глазах у девочек были слезы. Учитель охуел. Он сначала хотел рассмеяться, но весь класс посмотрел на него так, что он понял – сейчас он может обосраться как педагог навсегда. Тогда, закашлявшись, он произнес:

– Ну, что ж, Элла… Прекрасные строки… К алгебре это имеет, конечно, косвенное… Ну, все равно… Спасибо. Садись.