Как прожита жизнь. Воспоминания последнего секретаря Л. Н. Толстого

Гроза началась с 22 июня, со дня получения Львом Николаевичем, гостившим у Чертковых в селе Мещерском, под Москвой, тревожной телеграммы от Софьи Андреевны³¹, с требованием или с просьбой немедленно вернуться домой, в Ясную Поляну. Причиной или поводом этой телеграммы, вызывавшей Льва Николаевича под предлогом болезни его жены, было, как говорили в доме Чертковых, обострившееся у Софьи Андреевны чувство ревности к В. Г. Черткову, поставившему себя, по ее мнению, в положение исключительно близкого к Толстому «единственного» друга. Внезапное обострение чувства ревности, как выяснилось после, вызвано было обидой, что Чертков, приглашая Льва Николаевича в Мещерское, не пригласил одновременно и Софью Андреевну, а если и пригласил, то в недостаточно любезной и категорической форме: именно, не предложил ей отдельной комнаты.

Я был тогда со Львом Николаевичем в Мещерском и помню, какое тяжелое впечатление произвела телеграмма Софьи Андреевны в доме. Говорю, собственно, о впечатлении, произведенном на Чертковых. Тяжелая, грузная фигура Владимира Григорьевича в смятении металась по дому. Толстой сохранял видимое спокойствие. У меня в дневнике записано 22 июня: «Настроение в доме подавленное. Лев Николаевич переносит испытание с кротостью».

Решено было вернуться домой. Лев Николаевич упаковался и вместе с Александрой Львовной, Душаном Петровичем Маковицким и мною немедленно выехал в Ясную Поляну, где и нашел свою жену в очень раздраженном, нервном состоянии.

На беду, через четыре дня вернулся в соседние Телятинки и сам Чертков. Министр внутренних дел Столыпин, – может быть, смущенный тем, что старик Толстой вынуждается к поездкам к своему другу то в Крекшино (в 1909 г.), то в Мещерское, – разрешил Черткову снова вернуться в Тульскую губернию, официально – на время пребывания в Телятинках матери Владимира Григорьевича, аристократической Елизаветы Ивановны Чертковой. Этот неожиданный приезд Черткова, можно сказать, совершенно обескуражил Софью Андреевну. Она давно уже с возрастающим опасением смотрела на все увеличивающуюся близость между Львом Николаевичем и Чертковым. Если бы основанием этой близости с обеих сторон были только единомыслие и идеальные стремления – распространение истин новой, толстовской религии, служение народу и т. д., то Софья Андреевна, несомненно, осталась бы равнодушна к этой дружбе и, может быть, даже приветствовала бы ее, хотя бы из-за знатного происхождения Черткова, всегда ей импонировавшего. Ведь была же она равнодушна к глубокой и нежной дружбе Льва Николаевича с покойным писателем и критиком Николаем Николаевичем Страховым или с другими старшими последователями ее мужа – Павлом Ивановичем Бирюковым и Иваном Ивановичем Горбуновым-Посадовым. Но в том-то и дело, что со стороны Черткова к дружбе с Толстым примешивалось, действительно, еще кое-что, примешивались известные практические и притом эгоистические, с точки зрения Софьи Андреевны, соображения: это, во-первых, собирание рукописей Толстого, претензия – основать именно у себя (в Англии), а не в семье писателя или в каком-нибудь музее, хранилище этих рукописей; во-вторых, стремление распоряжаться печатанием вновь выходящих сочинений Толстого и, наконец, в-третьих, не выражавшееся до поры до времени открыто, но впоследствии раскрывшееся до конца стремление лишить жену Толстого, «враждебно» относившуюся к нему, и его сыновей, совершенно «чуждых ему по духу» и мечтавших только о личном обогащении, права распоряжаться его писаниями после его смерти. Естественно, что кто-то должен был стать на их место в качестве наследника Толстого и «хозяина» его литературного наследства, – кто же? – для Владимира Григорьевича не составляло затруднений ответить на этот вопрос.

Таким образом, в июне 1910 года подымался, собственно, вопрос о том, кому, после смерти великого писателя, будут принадлежать права литературной собственности на его сочинения. Что собака была зарыта именно тут, свидетельствует то обстоятельство, что подозрения и ревность С. А. Толстой начались отнюдь не в 1910 году, а гораздо раньше.

Вспомним, как было дело.