Как прожита жизнь. Воспоминания последнего секретаря Л. Н. Толстого

Сергеенко выдвинул на юге идею основания в Гаспре, в доме, где лечился великий Толстой, международной здравницы для писателей. Поистине фантазия этого прожектера была безгранична! В здравницу, по планам и по уверениям Сергеенко, должны были приехать, уже почти приехали (хотя она еще не существовала) писатели – друзья Советского Союза: Ромен Роллан, Анатоль Франс, Бернард Шоу и др. В ней должны были лечиться и отдыхать и выдающиеся советские писатели. И что же? Идейка эта оказалась такой же «дойной коровкой», какой до этого была знаменитая Ясная Поляна. Под несуществующую «международную здравницу» доверчивые и гуманные учреждения молодых советских республик, и российской, и украинской, отпускали и доставляли «писателю» и «другу Толстого» муку, крупы и другие продукты…

Так как Гаспра была занята совсем другим учреждением и в поддержке не нуждалась, то Сергеенко перекинулся на «помощь» проживающим в Крыму и нуждающимся писателям и действительно кое-кому (например, тому же С. Н. Булгакову) помогал в трудные для них дни.

Делал он это в частном, личном порядке, никого не привлекая к участию в распоряжении полученными им от правительственных органов ресурсами и никому, ни правительству, ни обществу, не представляя никаких отчетов в своей деятельности. Естественно, что каждый мог обвинить его в недобросовестности. И действительно, на юге, как я убедился, ходила масса компрометирующих Сергеенко рассказов и анекдотов, которые я слушал с возмущением, но которых, однако, передавать здесь не буду, потому что не знаю, что в них правда и что ложь. Могу только упомянуть о поездке нашего прожектера в Турцию для обмена полученных им от советских органов основных и серьезных родов продовольствия (муки, круп на экзотические восточные сласти и лакомства, халву, рахат-лукум, маслины и пр.). В муке и крупах, по-видимому, в то время нуждались в Турции – рахат-лукум, халва и маслины дороги были в России: предстояла возможность крупной спекуляции.

О факте поездки в Турцию я узнал от самого Сергеенко: он все рассказывал о любезности принимавшего его «русского посла» Чарыкова. Опять-таки опускаю подробности, то комические, то трагикомические, о приключениях Петра Алексеевича к Константинополе. Я слышал эти подробности не от него, а от других, и допускаю, что тут многое могло быть выдумано врагами писателя.

Меня все спрашивали, какие именно толстовские организации стоят за Сергеенко и насколько серьезно контролируют они его деятельность. Так как я состоял членом всех толстовских организаций, то я мог с чистой совестью отвечать, что организации эти понятия не имеют о деятельности предприимчивого литератора на юге. Это повергало спрашивавших в изумление: Сергеенко будто бы везде повторял, что он действует от имени «друзей Толстого».

При моем вторичном посещении Севастополя, на обратном пути в Москву, П. А. Сергеенко разыскал меня в гостинице-базе ЦеКУБУ, уговорил отправиться с ним посмотреть здание будущего «музея Толстого» с нераскупоренными ящиками в передней и пригласил на более поздний час обедать.

– Вы любите маслины? У меня есть чудные маслины!..

Я имел слабость принять приглашение, но потом, оставшись один и обдумав положение, решил отказаться от него и прямо высказать Сергеенко причину своего отказа: недоверие к его деятельности.

Сделал я это не лично, а в письме, отосланном в «музей Толстого» с нарочным. Кончалось мое письмо заявлением, что я не умолчу о действиях Сергеенко и в Москве. Как ни интересовала меня раньше занятная фигура П. А. Сергеенко, как ни благодарен я был ему за дружеское отношение ко мне в прошлом, как ни ценил его старую книгу «Как живет и работает гр. Л. Н. Толстой»⁷, с каким уважением ни относился к его талантливому сыну Льву Русланову, я все же не мог равнодушно и безразлично относиться к проделкам старого литератора на юге, компрометировавшим если не Толстого, то тех, кто любил Толстого, кто не был равнодушен к его моральному авторитету, кто звал людей на путь Толстого.

Сергеенко, жалкий и растерянный, приходил объясняться. Он прихватил с собой своего «подопечного», старика-журналиста А. М. Хирьякова, знакомого Толстого и друга Черткова, предоставивши Хирьякову роль защитника. Хирьяков упрекал меня за резкость моего письма к Сергеенко, однако оба они не сказали ничего в опровержение тех обвинений, которые были Сергеенко предъявлены. Должно быть, и сказать-то было нечего.

Объяснение не дало никаких результатов: я не изменил своего мнения о деятельности Сергеенко и обедать к нему не пошел, как мне ни горько было, что старая «дружба» заканчивается откровенным разрывом.

По приезде в Москву я рассказал друзьям о спекуляциях Сергеенко и о впечатлении, производимом им в Крыму. Решение было, что обличать Сергеенко мы не можем, но откреститься от него, как от деятеля, должны.