Как прожита жизнь. Воспоминания последнего секретаря Л. Н. Толстого

…Литературная среда. Вспоминается обед у симпатичного, хотя и малоталантливого поэта, переводчика «Кобзаря» Шевченко И. А. Белоусова. Белоусов по профессии был портной и сын портного, человека очень богатого и деспотического. Отец держал Ивана Алексеевича, что называется, «в струне». Слышать ничего не хотел об его увлечении литературой. В конце концов, сын должен был, чтобы сохранить за собой свободу деятельности, покинуть отчий дом.

Но вот Белоусов-отец умирает. Сыну достается просторный дом-особняк и большой капитал. Тут-то Иван Алексеевич зажил по-своему: завел открытый дом для литераторов, начал издавать журнал. Таланту ему от этого не прибавилось, но жизнь стала занятней, легче.

Однажды, в начале лета, я услыхал от профессора А. Е. Грузинского, что он едет на званый обед к Белоусову, по случаю именин жены Ивана Алексеевича.

– Там соберутся многие литераторы, – говорил Грузинский. – Будет Иван Алексеевич Бунин.

Узнав, что мне очень хочется познакомиться с Буниным, Грузинский стал приглашать меня отправиться с ним к Белоусову.

– Но ведь я не приглашен, это неудобно!..

– Ничего неудобного нет. Белоусовы – очень гостеприимны, а вы приедете вместе со мной.

Отправились. Прием был самый любезный. Гости толпились не столько в доме, где в кабинете хозяина висел его большой живописный портрет работы известного художника, сколько в большом примыкавшем к дому саду. В саду состоялся и обед. За длинным столом сидело человек двадцать пять-тридцать гостей: литераторов и их жен. Иван Бунин не приехал, а его старшего и довольно скучного брата Юлия я не принимал в расчет. Но были другие известные писатели, в том числе степенный и молчаливый Н. Д. Телешов, Иван Шмелев, недавно опубликовавший своего «Человека из ресторана», небольшой, худой, с экстатическими глазами, далее – автор нашумевшей книги морских рассказов Сергей Гарин, молодая и красивая поэтесса Ада Чумаченко (за которой все время усиленно ухаживал старичок Грузинский), «подававший надежды» Павел Сухотин и др. Гарин и Шмелев отличались исключительной разговорчивостью и, казалось, наперерыв старались обратить на себя общее внимание. Один действовал на одном, другой – на другом конце стола. Почти столь же оживлен был Павел Сухотин, черноволосый, розовощекий, полный и одетый почему-то в длинный черный сюртук молодой человек.

Уже после второго блюда явился А. С. Серафимович, невысокого роста, худощавый, с «простым», поистине демократическим лицом, в кепке и в длинном («автомобильном») рыжеватом пальто. На минуту приостановившись у стола, он, с милой улыбкой, отдал всем общий поклон и затем тотчас попал в руки хозяйки, под ее особую опеку: как опоздавшему к началу обеда, ему надо было наверстать упущенное. Высказываний Серафимовича и его участия в общей беседе не помню. Обед был великолепный, солнышко радушно пригревало эту картину литературного пира, вино лилось – для тех, кому «литье» его доставляло удовольствие.

По окончании обеда, оставив кутящую и громко беседующую писательскую компанию в саду, я вслед за хозяином вернулся в дом. Там, в кабинете, к нам примкнул еще неизвестный мне бородатый гражданин невысокого роста, затеявший спор о Толстом. Спорил он с разумом, довольно убедительно доказывая, что Толстой вяжет человека и мешает ему свободно развивать все дарованные природой силы и возможности.

– Заходите ко мне! – сказал, в заключение беседы, незнакомец, и тут оказалось, что это был известный в свое время литератор и драматург Н. И. Тимковский, автор с успехом шедшей в Малом театре пьесы «Сильные и слабые» и нескольких томов рассказов и повестей. Позже он издал умную книгу «Душа Толстого», проникнутую искренним уважением и любовью к Толстому и в то же время критикующую его мировоззрение. Между нами возникла впоследствии длительная переписка, предметом которой был тот же Толстой.

В журнале Ивана Белоусова «Путь» напечатаны были две главы из моих кавказских впечатлений.

…Москва, Москва! Там, весной 1916 года, состоялся знаменитый «толстовский» процесс», а осенью того же года выдающийся гинеколог проф. В. Ф. Снегирев делал большую операцию моей матери. Мама явилась из Сибири с твердой уверенностью, что у нее рак. При исследовании в Москве известный женский врач Казанский признал также рак. Надо было запросить мнение Снегирева, а между тем добиться приема Снегирева было очень трудно.

– Нужно платить двадцать пять рублей за визит! Профессор иначе не принимает, – это была первая фраза, которую мы с мамой услыхали из уст «респектабельного» лакея, отворившего на наш звонок парадную дверь беленького особняка проф. Снегирева на Девичьем поле.

– Эти деньги будут заплачены, но нам важно знать, когда больная будет принята.

– Недели через полторы, в порядке записи.

– А раньше нельзя?

– Никак нельзя.