Как прожита жизнь. Воспоминания последнего секретаря Л. Н. Толстого

напевала, бывало, Александра Львовна, сидя за пишущей машинкой, в то время как «обер-секретарь» (как она меня называла) восседал, разбирая важные бумаги и корректуры, за письменным столом. Слушая каверзное пение, «обер-секретарь» только посмеивался, как добросовестно отмечает и сама Александра Львовна в своих воспоминаниях об отце и Ясной Поляне, изданных в Париже.

И все же, когда Лев Николаевич написал отсутствующей дочери в Крым, что Булгаков ему хорошо помогает¹, у нее по приезде не хватило духу показать мне эти строчки отца, которые, конечно, порадовали бы меня, ибо и для меня, как и для Александры Львовны, в то время не было большей радости, чем ласковое слово Льва Николаевича. Об этом крымском письме я узнал совершенно случайно лишь года через три, разбирая у Чертковых материалы для «Свода мыслей Л. Н. Толстого».

В Ясной Поляне я не только помогал Льву Николаевичу в составлении его сборников и в ведении корреспонденции, но также принимал его посетителей, снабжал их, если это нужно было, книжками, рассылал бандероли с книгами и брошюрами Льва Николаевича всем интересующимся его мировоззрением или мнениями его по отдельным вопросам, копировал на копировальном прессе письма Льва Николаевича и свои ответы его корреспондентам, особенно если на них имелись собственноручные приписки Льва Николаевича, сопровождал Льва Николаевича на верховых прогулках (алтайские уроки верховой езды пригодились), записывал втихомолку беседы и быт Толстого[31], раздавал милостыню прохожим и нищим из особой деревянной кубышки, время от времени наполнявшейся Софьей Андреевной медными пятаками, и т. д.

Я не умел писать на машинке, а между тем иногда надо бывало что-нибудь переписать. Это делали всегда Александра Львовна, В. М. Феокритова или приходивший из Телятинок переписчик Чертковых черноволосый С. М. Белинький (внучок Льва Николаевича Илюшок Толстой называл его «Белинький, который черненький»). С отъездом двух переписчиц в Крым у третьего прибавилось работы, а иногда и он почему-нибудь не приходил в Ясную Поляну. Надо бы начать писать на машинке мне, но я воображал, что это страшно трудно, и не начинал. Тогда Татьяна Львовна, гостившая в Ясной Поляне, усадила меня однажды за «ремингтон» и, стоя за моей спиной, начала писать моими пальцами. Так я научился писать на машинке и потом иногда переписывал Льву Николаевичу что-нибудь не очень длинное. Помню, между прочим, что перебелил для него несколько сцен из написанной им в последний год его жизни маленькой комедии «От ней все качества».

Лев Николаевич был всегда удивительно нов, свеж, интересен и разнообразен, а также деликатен и легок в общении. Работать с ним было одно удовольствие. Ни малейшего давления его необычайного авторитета я никогда не ощущал. Помогавших ему Лев Николаевич всегда благодарил, искренне и трогательно, за каждую услугу. Старался проявлять свое внимание к окружающим: раз принес мне грушу, в другой раз подарил записную книжку, всегда справлялся о здоровье, о настроении, расспрашивал о планах и занятиях, давал непринужденные, чисто дружеские, но оттого не менее ценные, советы и т. д. Недаром поэтому каждый дорожил возможностью побыть подольше в обществе много занимавшегося и часто уединявшегося в своем кабинете Льва Николаевича.

Между нами была тогда огромная разница лет (23 и 81), а между тем, кажется, ни с кем в жизни я не чувствовал себя так легко и просто, как с Л. Н. Толстым. И это – при условии, что всякая фамильярность или какая бы то ни было развязность с моей стороны были совершенно исключены. Просто ум Льва Николаевича был такой всеобъемлющий, и в свои 81–82 года он был еще так свеж духовно, что к нему находил дорогу каждый, и молодой, и старый, а он, с своей стороны, отлично каждого понимал, входил в его интересы и давал ему maximum того, что может дать человек столь исключительно одаренный. Право, когда приезжали в Ясную Поляну на побывку собственные сыновья Толстого, этакие 35-летние и 45-летние бородатые дяди, давно уже «отделившиеся» от семьи и жившие своими домами по разным городам и губерниям России, то они всегда казались мне старше своего отца. С ними мне, 23-летнему юноше, труднее было найти общий язык, чем со Львом Николаевичем. И, думается, не потому только, что я был «толстовцем»…

Немалую радость доставляли мне совместные верховые прогулки со Львом Николаевичем. Софья Андреевна настаивала на том, чтобы он ездил не один: она боялась внезапного обморока где-нибудь в глухом лесу. Ездили со Львом Николаевичем обычно либо я, либо доктор Д. П. Маковицкий, либо лакей, курносый яснополянский парень – переросток Филя. Филе-то это было все равно, а мы с Душаном, бывало, всегда волновались немного, ожидая, кого Лев Николаевич пригласит. Ибо и Душан очень ценил эти поездки. Лев Николаевич восхищался красотой природы. По большей части ехал молча и задумчиво, но иногда начинал милый, дружеский разговор, вспоминая, рассказывая о чем-нибудь или делясь занимавшей его мыслью.