Как прожита жизнь. Воспоминания последнего секретаря Л. Н. Толстого

Ездок он был очень смелый. Вот программа всех верховых прогулок Льва Николаевича, от которой он отступал очень редко: выехать по дороге, скоро свернуть с нее в лес или в поле, в лесу пробираться по самым глухим тропинкам, переезжать рвы и заехать таким образом очень далеко; затем – заблудиться и, наконец, тогда искать дороги в Ясную, спрашивая об этом у встречных, плутать, приехать утомленным. Спросишь: устали, Лев Николаевич? – «Нет, ничего», – неопределенным тоном. Или – очень определенно, только одно слово: «Устал!»

У Льва Николаевича была славная, хоть и не молодая уже, стройная, сильная и горячая верховая лошадка – иноходец Делир, подарок Сухотиных. Один из посетителей упрекнул Толстого за то, что он разъезжает по окрестностям Ясной Поляны верхом на кровной лошади, тогда как мужики вокруг голодают. Это произвело впечатление на Льва Николаевича, и как ни любил он верховую езду, дававшую ему возможность уезжать подальше, в природу, отдыхать от работы и от семейных неурядиц, наблюдать деревню, встречаться и беседовать с прохожими и тем самым пополнять запас своих художнических впечатлений, он все же от верховых прогулок отказался. Все наперерыв, в том числе и я, убеждали его не делать этого, но он оставался тверд, пока, наконец, через некоторое время Черткову не удалось убедить Льва Николаевича отказаться от своего ригоризма.

Глава 2 Личность Л. Н. Толстого

Скромность личных требований Л. Н. Толстого. – Любовь и ненависть к Ясной Поляне. – Споры с женой о барстве и неравенстве. – Предчувствие великой социальной революции. – Письмо революционера. – Напрасная надежда на Генри Джорджа. – Светлая сторона яснополянской жизни. – Докучливые посетители. – «Уж если соберетесь, так надо пить!» – Разговоры за вечерним чаем. – Как из чужого слабого рассказа можно сделать шедевр. – Музыка в Ясной Поляне. – Лицо и лик Л. Н. Толстого. – Святой и художник одновременно. – Дневник Толстого как памятник величия его души.

Лев Николаевич жил в Ясной Поляне чрезвычайно скромно. В 18811882 годах он уже не работал физически, но зато всегда и во всем старался довольствоваться малым. Несколько раз, при мне, уговаривал он свою супругу упростить и сократить и без того не Бог весть какой изобильный и роскошный вегетарианский стол. Был бережлив и даже скуповат на бумагу, стараясь использовать на писание каждый клочок. Сам выносил ежедневно утром ведро с нечистотами из своей комнаты. Очень жаловался, раздражая Софью Андреевну, на яснополянскую «роскошь», которую сейчас тысячи посетителей его бывшего дома усердно ищут и которой, к немалому удивлению своему, не находят. Не боялся войти в деревенскую бедную избу, в больницу, чтобы понаблюдать, помочь, посоветовать. Просто одевался, не покупал никаких новых вещей. И все же страдал, очень страдал от сознания своего барства.

Всеми фибрами души связан был Лев Николаевич с Ясной Поляной. «Без своей Ясной Поляны, – выразился он однажды, еще за много лет до смерти, – я трудно могу себе представить Россию и мое отношение к ней. Без Ясной Поляны я, может быть, яснее увижу общие законы, необходимые для моего отечества, но я не буду до пристрастия любить его». Правда, это относилось больше к деревенской Ясной Поляне, любовь к которой жила в душе Толстого до последнего издыхания. Что же касается Ясной Поляны – усадьбы, то в старости Лев Николаевич как бы разошелся духовно с своим родовым гнездом, разлюбил его, простить ему не мог именно его барства. Как ни очаровательна была Ясная Поляна – усадьба, с своим разумным комфортом, с своей умеренной «роскошью», с высокими, светлыми, просто обставленными комнатами, с сиренью под окнами, с небольшим, но очень живописным парком с прудами, с окружающими ее березовыми и дубовыми рощами и лесами, но… рядом стояли антигигиеничные деревянные или кирпичные крестьянские избы с соломенными крышами, в которых господствовали грязь и теснота, мужики и бабы надрывались над работой и ходили изможденные, тощие, плохо одетые, земли не хватало, культуры не было. И если молодой Толстой мог видеть и выносить это, то старый, в котором «барин» уже изветшал, а христианин вырос, не мог и не хотел мириться с подобным положением.