Как разбудить в себе Шекспира. Драмтренировка для первой пьесы

Дионисийские тексты часто огибают общепринятую логику – они алогичны. На обороте своего холста «Корова и скрипка» Казимир Малевич написал: «Алогическое сопоставление двух форм – “скрипка и корова” – как момент борьбы с логизмом, естественностью, мещанским смыслом и предрассудком». Почему Малевич монтирует корову и скрипку? Почему так много тех же коров и скрипок, да еще и самых разноцветных, на картинах Марка Шагала? Почему Шагал соединяет летящих по небу влюбленных и нудный забор, возле которого кто-то справляет нужду на корточках? Почему лошади Петрова-Водкина такого огненного цвета, а перспектива нереальна? Ассоциации – вот ответ. Ассоциативный монтаж – основа художественного мышления, и художники русского авангарда смело позволили себе довериться своим собственным нейромостикам. Кратковременная нервная связь стала ориентиром.

Наступила эпоха, когда цивилизация обратила внимание на интуитивный способ познания мира. И как всегда бывает, первыми это сделали художники. Из письма Малевича Матюшину в 1913 году: «Мы дошли до отвержения разума, но отвергли мы разум в силу того, что в нас зародился другой, который в сравнении с отвергнутым нами может быть назван заумным, у которого тоже есть закон, и конструкция, и смысл, и только познав его, у нас будут работы основаны на законе истинно новом, заумном».

Тем же путем шли поэты: они искали в области неосознанного, невидимого, недоступного простой логике. Поиски эти приводили к созданию новых слов, нового языка, который как будто бы стал следствием того, что «улица корчится безъязыкая, ей нечем дышать и разговаривать», а время зазвучало по-новому, и поэты смогли это расслышать. Крученых сказал: «Художник увидел мир по-новому и, как Адам, дает всему свои имена».

Бобэоби пелись губы,
Вээоми пелись взоры,
Пиээо пелись брови,
Лиэээй – пелся облик,
Гзи – гзи – гзэо пелась цепь.
Так на холсте каких – то соответствий
Вне протяжения жило Лицо.

Велимир Хлебников

Слова, сливающиеся в звуки, в чистую музыку, – это то, что всегда было присуще культу Диониса. Речь, лишенная смысла, речь как набор звуков – это то, что появилось еще у Рабле. Вот первая встреча Панурга и Пантагрюэля:

«Тогда путник заговорил так: “Аль барильдим готфано деш мин брин алабо бордин фальбот рингуам альбарас. Нин порт задикин альмукатин милько прин аль эльмин энтот даль хебен энзуим; кутхим аль дум алькатим ним брот декот порт мин микайс им эндот, прух даль майзулюм холь мот дансрильрим лупальдас им вольдемот. Нин хур дьявост мнарботим даль гуш пальфрапин дух им скот прух галет даль Шинон мин фильхрих аль конин бутатен дот даль прим».

Сравните со стихотворением Алексея Крученых:

Дред
Обрядык
Дрададак!!!
аx! зью-зью!
зум
дбр жрл!.. жрт!.. банч! банч!!
фазузузу —
зумб!.. бой!.. бойма!!
вр! драx!..
дыбаx! д!
вз-з-з!..
ц-ц-ц!..
Амс! Мас! Кса!!!

ЛОПНУВШИЙ ТОРМ
АЗ
– ПОСТРОЕНО ПО МЕXАНИЧЕСКОМУ
СПОСОБУ —

В Р З Н Б.
К.
Ц.
Р Ц П.
Р Ж Г.

Новая реальность требует нового языка, и новые слова нарушают автоматизм восприятия, «будят», требуют интеллектуальных усилий, эмоционального напряжения слушателя и читателя. Поэты-футуристы хотели, чтобы «писалось туго и читалось туго, неудобнее смазных сапог или грузовика в гостиной».

Свой язык изобрел и писатель Андрей Платонов – из советского канцелярита, клишированных фраз, соединенных с поэтическим языком. Герои Платонова говорят коряво и нескладно, будто впервые, они только что появились на планете и пытаются наполнить ее словами. Фразы построены грамматически неправильно, логика нарушена, есть избыточность – и все это для того, чтобы пробиться к смыслу через мертвые обломки старого языка. Титаническое усилие писателя делает чтение его прозы трудом, сходным с чтением философии, – это не легкое скольжение по глади беллетристики, каким обычно оно бывает. Читатель приглашается быть соучастником, он может выполнить дешифровку: читатель Платонова не потребляет, а сопроизводит.

Вот некоторые фразы из рассказа «Фро»:

«Паровоз курьерского поезда, удалившись, запел в открытом пространстве на расставание».

«Она потрогала пальцем железо ящика – оно было прочное, ничья душа в письме не пропадет отсюда».

«С тех пор он начал ходить на тот бугор ежедневно, чтобы смотреть на машины, жить сочувствием и воображением».

«Вечернее солнце просвечивало квартиру насквозь, свет проникал до самого тела Фроси, в котором грелось ее сердце и непрерывно срабатывало текущую кровь и жизненное чувство».

«Позже детства он ни разу не снимался, потому что не интересовался собой и не верил в значение своего лица».

«…и касался земли доверчивыми голыми ногами».

«За окном, начав прямой путь в небесное счастливое пространство, росли сосны».