В 1930 г. Георгий Васильевич Чичерин был заменен на Максима Литвинова. Официально Чичерин отправился за границу на лечение. Он был одной из первых важных фигур советской дипломатии и занимал пост народного комиссара иностранных дел с 1918 по 1930 г. Владимир описывал его таким образом: «Этот сын знатного помещика из центральной части России и польской графини (остзейской баронессы. –
Чичерин был делегатом на нескольких съездах социал-демократической партии до революции, был административно выслан из Пруссии и укрылся во Франции. Во время Первой мировой войны жил в Англии. Во время революции был арестован в Лондоне и смог вернуться в Россию только в январе 1918 г. Он отказался от большого наследства и отдавал партии свои журналистские гонорары и вел самую скромную жизнь. Великолепный пианист, он играл только для себя, иногда в виде исключения для дежурных по настоятельной просьбе хозяйки. Он был самим очарованием для собеседников и ужасом для Наркоминдела. Его закатывающиеся глаза, пронзительный громкий голос, резкие жесты, его требования делали из него не очень удобного руководителя. Он будил нас ночью, иногда чтобы задать нелепый вопрос. В три часа ночи он будил меня, чтобы спросить, видел ли я статью о… он точно не помнит, в… он не знает название газеты.
Поскольку я терялся в догадках, он разъярился и закричал, что невозможно работать в таких условиях. Речь шла о вырезке из датской газеты, о которой ему сообщил мой отдел. Вышеупомянутая вырезка лежала вместе с переводом перед ним на столе. Эти утомительные вспышки компенсировались его глубокими знаниями, любовью к работе и интересом к его предложениям. Он сам высказался о противоположностях, чтобы описать свои отношения с Литвиновым. Руководители предпочитали дотошную лаконичность Литвинова, но ценили Чичерина, который часто удивлял непривычными в марксистской среде аргументами. Он не принимал и не любил женщин. К нему приходила служанка, чтобы помочь ему по хозяйству и заштопать его белье. Он терпел её, потому что, как он говорил, она не пытается быть умной и не заставляет его переодевать жилет. Он много употреблял коньяка «Фин Шампань», к которому был искренне привязан. Эти особенности, равно как и ночные привычки, роднили его с Брокдорф-Ранцау (посол Германии в Москве в 1922–1928 гг. –
Первоначально Чичерин был назначен первым заместителем народного комиссара по иностранным делам – иначе говоря заместителем министра, – но вскоре стал комиссаром. Именно с его именем связано становление народного комиссариата иностранных дел в качестве инструмента новой власти. Он заработал себе превосходную репутацию среди европейских коллег, поскольку ему удалось объединить традиционные интересы России, как великой державы, с защитой социализма и советской системы, не отказываясь при этом от цели распространения социализма. Западным державам он предложил почву для мирных отношений. В течение долгого периода с 1918 по 1930 г. он возглавлял комиссариат. Хотя он не входил в Политбюро и не принимал ключевых решений по вопросам внешней политики СССР, все это десятилетие отмечено его стилем. С момента его вступления в должность он установил тесные отношения сотрудничества с Лениным, которые позволили ему устоять против нередких нападок со стороны других партийных руководителей.
Между 1921 и 1924 гг. он добился того, что все великие державы, кроме США, официально признали советское правительство. Считая Германию ключом к успеху Советской внешней политики, он подписал Рапалльский договор, который вывел СССР из изоляции среди великих держав и гарантировал нейтралитет Германии в случае конфликтов с одной из них, что стало вершиной его дипломатической карьеры. Для Чичерина разрыв между Германией и другими странами стал фактором безопасности для Советского Союза. Будучи решительным противником британского империализма и считая его главным врагом советский власти, он пытался за счет поддержки националистических и антиколониальных движений в Азии, особенно после поражения революции в Европе в 1923 г. Он относился с подозрением к намерениям победителей в Первой мировой войне относительно СССР, поэтому предпочитал опираться на Германию и отказываться от участия в Лиге Наций, которой он противопоставил политику двусторонних договоров о нейтралитете и ненападении.