Гоголевские кошмарные видения воспроизводятся со столь же реалистичной конкретностью: на носе надет «мундир, шитый золотом, с большим стоячим воротником», «замшевые панталоны» и «шляпа с плюмажем». Топография в повести соответствует реальности: действие происходит на Вознесенском и Невском проспектах, Конюшенной улице, в Казанском соборе, Таврическом саду, на Полицейском и Аничковом мостах.
Но вместе с тем эта реальность – плод воображения Гоголя. По признанию самого писателя, болезненные видения, изображенные в «Мертвых душах», возникли из его собственных галлюцинаций: «Выдумывать кошемаров – я также не выдумал, кошемары эти давили мою собственную душу: что было в душе, то из нее и вышло» [8: 297]. «Нос» написан автором, который одновременно был реалистом и мистиком, великим параноиком и искусным художником. «Бог дал мне многостороннюю природу», – признавался Гоголь в «Выбранных местах из переписки с друзьями» [8: 293].
Как говорилось в главе 7 «Чистый абсурд», повествование в «Носе» не подчиняется законам причинности, свойственным психологическому роману XIX века. Фрагментация человеческого тела и другие ничем не обусловленные события, происходящие в повести (появление носа в хлебе у цирюльника и самостоятельное существование носа в обличье статского советника), не находят аналогий в других произведениях Гоголя. В «Невском проспекте» бакенбарды, усы, шляпы, платья, шарфы и дамские рукава ходят по главной улице города, но это в известной мере метонимия, тогда как нос не является метонимией человека; он сам человек. Он говорит и действует как реальное существо: выпрыгивает из кареты, хмурится, молится и пытается уехать в Ригу. Подобные действия необъяснимы с позитивистской точки зрения, присущей литературе середины XIX века.
Как мы попытались показать в последних двух главах, повесть «Нос», стоящая особняком в контексте русской литературы XIX века, весьма близка по своей эстетике явлениям художественной жизни 1920–1930 годов – абсурдизму Даниила Хармса и Франца Кафки, гротеску раннего Д. Д. Шостаковича и сюрреализму Сальвадора Дали. В эпоху модернизма, когда возникло новое ощущение реальности, художники уходили от объективности изображения, при этом оставляя за собой право пользоваться реалистическими средствами выразительности, что приводило к созданию зыбкой, фрагментированной и абсурдной картины мира. Гоголь предвосхитил такое восприятие реальности в своей повести «Нос».
Вместо заключения
Трудно, если вообще возможно, найти в мировой литературе другое такое произведение, которое интерпретировалось бы как шутка, фарс, анекдот, социальная сатира, психоаналитическое исследование, антицерковный памфлет, отражение народных суеверий и чистая бессмыслица. Трудно найти другое такое произведение, которое рассматривалось бы как дань романтизму, реализму и абсурдизму, а также предтеча сюрреализма и социалистического реализма; которое бы сближалось с картинами Босха, Брейгеля и Дали. Произведение, столь отличное от других сочинений того же автора, но тесно связанное с творчеством поэтов, художников и композиторов, живших спустя сто лет после его создания.
И хотя некоторые из представленных здесь интерпретаций повести «Нос» представляются нам интереснее других, мы попытались изложить их все в равной степени беспристрастно. В каждой из них прослеживается своя логика и имеются меткие наблюдения, однако наше убеждение остается таким же, как и в начале: в основе причудливого и странного сюжета этой повести лежит мастерская языковая игра Гоголя.
Сокращения и условные обозначения
Источники