Атмосфера fin de siecle ощущается и в русской музыке последних десятилетий перед революцией. С одной стороны, в ней существовало консервативное направление: стиль так называемого «Беляевского кружка». По пятницам компания музыкальных деятелей собиралась в петербургском доме просвещенного промышленника и покровителя искусств Митрофана Беляева (1836–1904). Председательствовал в этом объединении Н.А. Римский-Корсаков, поэтому можно назвать «Беляевский кружок» наследником «Могучей кучки».
Музыка лучших композиторов-«беляевцев» – Анатолия Лядова (1855–1914) и Александра Глазунова (1865–1936) – это симфоническая музыка в духе благородного академизма. Здесь звучит массивный оркестр, во всем чувствуется весомость и традиция. В то же время известнейшие работы Лядова – оркестровые миниатюры на темы русских сказок – блещут такими декоративными, насыщенными, лаковыми красками, что уже похожи на узорную, мелко-расписную книжную графику эпохи модерн – например, сказочные иллюстрации Ивана Билибина (1876–1942).
https://www.youtube.com/watch?v=1lgdYcDtzFQ&list=PLqo47KryEYdidBQeKN3PkiA3FN1slXZSC
С другой стороны, продолжалась «европейская», классическая линия русской музыки, тянувшаяся от Чайковского. Сергей Танеев (1865–1915) и Сергей Рахманинов (1873–1943) оба находились под воздействием его фигуры, но резко отличались от Чайковского строгостью и мужественностью языка. У обоих нет ни следа сентиментальной романсности, часто слышной в произведениях Чайковского. Возможно, собранный, прохладный облик музыки Танеева и Рахманинова связан с их интересом к архаике. Танеев восхищался европейской многоголосной музыкой эпохи Ренессанса и экспериментировал, соединяя её с русским музыкальным материалом. Рахманинов же через всю жизнь пронес увлечение знаменным распевом (древним церковно-певческим искусством) и звучностями русских церковных колоколов. В музыке обоих суровость и печаль сменяется головокружительными, как всегда у поздних романтиков, взлётами на кульминации. Причём у Рахманинова особенно ощущается скрытая жёсткость, сжатость, тревога эпохи накануне больших перемен.
Совершенно особенный мир – музыка Александра Скрябина (1871–1915). Она очень близка поэзии и философии русского символизма с её многозначительностью, изнеженностью, эротизмом, туманными пророчествами и восточной экзотикой. Музыка позднего Скрябина не похожа вообще ни на какую другую. Абстрактная, причудливо и рвано пульсирующая, с экзотическими гармониями-«пятнами», она колеблется между томлением и восторгом, неясными зовами и вспышками экстаза.
Анатолий Лядов, Александр Глазунов, Сергей Танеев, Сергей Рахманинов, Александр Скрябин
В самом конце XIX века во Франции возникло музыкальное направление, с которого мы можем начинать историю европейской музыки следующего, XX столетия. Это – импрессионизм: недолго просуществовавший, но очень влиятельный стиль. В музыке импрессионистов слышна важная новая черта, которая будет так или иначе присуща большинству музыкальных техник XX века.
Наверняка вы обращали внимание на то, что «современная» классическая музыка звучит сложнее, «беспорядочнее» и непонятнее, чем «классическая» классическая музыка. То есть условный XX век непривычнее для уха, чем условный Моцарт. Связано это с тем, что в музыке XX века (какому бы из описанных ниже стилей она ни принадлежала) по-новому чувствует себя диссонанс.
Этим словом называется неустойчивое созвучие. Слух, приученный к европейской музыке, трактует его как точку, откуда обязательно нужно уйти и достичь стабильно и прочно звучащего консонанса, дающего слуху ощущение разрядки и покоя. Говоря коротко, в течение нескольких сотен лет законы гармонии предписывали диссонансу найти разрешение в консонансе: за неустоем следовал устой, как за вдохом – обязательный выдох.