Как сперли ворованный воздух. Заметки о «Тихом Доне»

К восьмидесятилетнему юбилею Л. Н. Толстого в № 35 большевистской газеты «Пролетарий» (сентябрь 1908) была опубликована статья Ленина «Лев Толстой как зеркало русской революции». Направлена она против той интеллигенции, к которой принадлежал Ф. Д. Крюков и, более того, – против самого Крюкова: « Большая часть крестьянства плакала и молилась, резонерствовала и мечтала, писала прошения и посылала “ходателей”, – совсем в духе Льва Николаича Толстого! И, как всегда бывает в таких случаях, толстовское воздержание от политики, толстовское отречение от политики, отсутствие интереса к ней и понимания ее, делали то, что за сознательным и революционным пролетариатом шло меньшинство, большинство же было добычей тех беспринципных, холуйских, буржуазных интеллигентов, которые под названием кадетов бегали с собрания трудовиков в переднюю Столыпина, клянчили, торговались, примиряли, обещали примирить, – пока их не выгнали пинком солдатского сапога ».

Всё это – прежде всего о Крюкове, депутате Первой Думы, который входил в думскую группу «трудовиков» и на заседании 13 июня   1906 года поднял голос в защиту казачества и против использования казаков в карательных акциях правительства. Речь Крюкова столь обеспокоила Ленина, что тот стал внимательно следить за новым и очень опасным «пролетарскому делу» политиком-народником и, кстати, ровесником самого В. И. Ульянова.

Будущий пролетарский вождь и напрямую дважды писал о Крюкове: в 1906-м в статье под названием «Обывательщина в революционной среде» (здесь Крюков выставлен лишенным авторитета политиком, чьи усилия по освобождению трудящихся от гнета капитала тщетны), и в 1913-м в статье «Что делается в народничестве и что делается в деревне?», где Ленин откликался на крюковский очерк «Без огня» и, по сути, рассматривал его автора как новое «зеркало русской революции» (хотя от употребления этого ярлыка воздержался, очевидно, не желая ставить донского автора в один ряд с классиком и тем добавлять политических очков «неавторитетному политику»).

В том же 1913 (или 1914) году Ф. Д. Крюков и полемизирует с Лениным в «Тихом Доне». Он молчаливо соглашается с отведенной ему ролью нового «зеркала революции» (недаром купец Мохов читает не Толстого а очерк Крюкова), но показывает, что движитель революции – сами властьимущие, их эгоизм, тупость и бездарность. А еще – ленинские сторонники, зомбированные радикалы типа Штокмана, не знающие и не понимающие ни казачьего, ни крестьянского русского уклада, но ставящие целью разрушить всю народную жизнь вместе с плохим и хорошим, разрушить всю – до основанья.

Р усская тадиция «свободного романа», романа-летописи, восходит не к Толстому. Толстой взял ее из рук Пушкина. Взял, но по-своему. Свой 1812 год он писал ретроспективно, хоть и ориентировался в «Войне и мире» на «Евгения Онегина» как на первый русский роман (пусть и в стихах).

Двадцатидвухлетний Пушкин рассуждал, видимо, примерно так: я начинаю писать роман на свободный   сюжет , который будет развиваться так или иначе в зависимости от того, как пойдет история. Пусть мои герои живут как живые люди, меняются, совершают глупости, взрослеют, пусть не только логика развития характеров, но и проживаемая ими история лепит сюжеты их отношений. Я слишком молод, и потому слишком быстро расту. Если я заранее придумаю сюжет и начну его воплощать, я не знаю, будет ли он мне интересен через год, а, тем более, через пять… Поэтому обычным способом мне роман не написать – наскучит…

У Крюкова  принцип «свободного романа» выдержан последовательно. Однако писатель, принявший этот принцип за аксиому, вынужден был вмешиваться в прошлое: начал роман с описания природных реалий весны 1911 года, продолжил редактировать эту часть в 1912 и 1913 годах [12] , но сюжет отношений и взросления героев не вписался в крутой поворот истории – в июле 1914 началась Первая мировая… 1911 год оказался слишком далеким, а 1912-й слишком близким, и  писатель перенес начало повествования на весну 1912 года. (Из-за чего, собственно, в первых частях и возникли анахронизмы, усугубленные редакторским вмешательством в текст уже в 1927 году при подготовке романа к публикации.) Предполагаю, что потому Крюков и тасовал колоду эпизодов, переписывая и прописывая «прошлое» так, чтобы оно вело к тому настоящему, которое уже свершилось.