Как стать богом

— Нет, — говорит Вадим, — Винчестер нам дорог как брат! Наймём гендира на рынке труда. Полно желающих попредставлять компанию в надзорных органах без доверенности за хорошую зарплату… ну и посидеть в тюряге, если что! Кабинет, секретарши, машина, бюджет… А Роберт пусть всю бумажную работу на себя берет, он насобачился у Сэнсея… и за директором присмотрит в качестве первого зама…

Сцена 29. Конец Ядозуба

СЮЖЕТ 29/1

…Ровно в двадцать два, когда избирательные участки окончательно закрылись и стало МОЖНО, запустили долгожданный митинг перед входом в штаб-квартиру. Мороз давит уже не на шутку. Уши щипает, и мерзнут пальцы в перчатках, но под бронежилетом все равно жарко, и от напряжения пот время от времени скатывается по животу и по спине.

Сергей, он же Эль-де-през и сам не понимает, откуда у него это напряжение и почему. На первый (да и на второй-третий) взгляд все спокойно и вполне обыкновенно. Привычное множество запрокинутых лиц, округлившиеся от опасения пропустить хоть слово глаза, полураскрытые рты и лихорадочная эта готовность разразиться аплодисментами, как только подскажет интонация оратора.

Оратор, как обычно, на высоте. Он совершенно уверен, что уже победил, но скромничает, обходит острые углы, однако самоощущения победителя не скроешь, и, может быть, именно поэтому он сегодня особенно хорош, раскован и щедр, он даже шутит сегодня, чего обычно не позволяет себе делать совсем («толпа не любит шуток, толпа всегда мучительно серьезна»)…

По всей площади, черной от народа, поднимается в лучах прожекторов столбы белого пара из заваленных снегом канализационных люков и облачка пара вырываются из каждого полураскрытого рта, снег в сугробах на обочине празднично серебрится, а там дальше, где площадь и толпа уходят из круга света, снег мрачно поблескивает на ветвях деревьев и на кустах бульварчика, — там тоже стоят люди, но их мало: это случайные прохожие — из тех, что прогуливают по бульварчику своих собак. И не успевает Эль-де-през толком разобраться, почему появилось в нем это ощущение болезненного напряжения, как оттуда, из-за черно-белых мрачно мерцающих кустов тянет вдруг ледяной угрозой, от которой нет спасения.

Это не прицеливание и вообще даже не «намерение совершить». Это нечто ни на что не похожее: угроза леденит глазные яблоки и жёлтая и блестящая. Как свежий гной, но — ледяная. Он цепенеет, ощущая ее, и теряет несколько замерзших в беспомощности секунд, а потом вспоминает: то же самое было пару дней назад, в точности то же самое, и шло оттуда же — из кустов — и вдруг исчезло тогда, так же внезапно, как и появилось. А вот сегодня — не исчезает… длится… наливается нечеловеческой силой… грозит лопнуть, разражается гибелью, безликой и неотвратимой. Ничего нельзя сделать. Успеть можно, а вот сделать — нельзя. Выпрыгнуть перед Профессором, закрыв его собой… схватить за пышную седую шевелюру, согнуть беспощадно пополам это импозантное туловище в мохнатом пальто, спрятать, затолкать за свинцовый фартук, наброшенный на балюстраду… просто поднять шухер…

СЮЖЕТ 29/2

Все это Да, можно успеть сделать, но все это — он знает — все это бесполезно. «Атас!», — говорит он ларингофону и успевает еще увидеть удивленное лицо повернувшегося к нему Петюни Федорчука, но тут все, что он предчувствует и чему помешать никак не может, происходит.

Светящееся яркое пятно появляется там, где стоят на бульварчике случайные зеваки, — словно включает кто-то странный расфокусированный фонарь. Продолговатое пятно, неровное, бугристое, с мутными потемнениями на нем. Пятно это стремительно наливается желтым светом, клочки пара серыми тенями крутятся по нему, все делается желтым на площади — толпа, столбы пара, запрокинутые лица. Это лицо, понимает он вдруг. Чья-то посмертная маска, понимает он. Золотая. Незнакомая.

И тут ледяная влага замерзает вдруг у него на глазах, и он мгновенно вырубается — без какой-либо видимой причины, без боли, без дурноты, только вдруг яростно обожигает язык и глотку, словно он по неосторожности хватает раскаленный кофе. Но, пахнет совсем не кофе. Запах сильный, незнакомый и, скорее, неприятный. Чистилище, думает он отвлеченно — сквозь желтый туман. Он и сам не знает, откуда и почему всплывает у него в мозгу это слово, которое он слышал за всю жизнь, может быть, два раза и уж точно никогда не произносил вслух сам. Чистилище, чистилище, повторяет он молча, пытаясь мучительно понять, почему все вокруг желтое и почему он сам не стоит уже, а сидит, прислонившись спиной к балюстраде — ног и рук у него нет, горит ошпаренная глотка, глаза в орбитах ледяные и следят (сами собой, без всякого его на то желания), как Толян с Фанасом, согнувшись словно под бомбежкой, уволакивают в дом длинное мертвое тело в белом мохнатом пальто.

Сюжет 29/3