Как стать искусствоведом

Кстати, те же верхогляды считают, что критики ходят на вернисажи закусить и выпить. Это в корне не верно, просто ослабленные сидячим образом жизни интеллектуалы прибиваются к накрытым столам, поскольку к офортам и статуям не протолкнуться – там ликуют физически крепкие зрители и напористые родственники художника. А у столов искусствоведов добровольно подкармливают спонсоры и меценаты, потому что сытый критик – это тихий и вежливый человек, не способный испортить праздничную атмосферу обидными словами «нарратив» и «дискурс». Впрочем, я отвлекся от доминирующего нарратива на актуальный дискурс.

Итак, этнограф. Его можно встретить в любом населенном доме, где есть разговорчивые старички и накрыт стол. В дом этнографа обычно приводят хорошие общие знакомые, к которым этнограф полчаса назад сам пристал, обследуя расписание на автобусной остановке или ценники в магазине. Обычно этнографы работают парами, как опытные авантюристы. Приманивают припасенными конфетами детей или ловят взрослых на дефиците общения.

Своих знакомых этнографы называют информантами, поскольку столько имен голова не удержит, тем более все для солидности записывается в блокнот или на диктофон. Лучший информант – старенькая малоподвижная бабушка, которую родственники одели в чистое и национальное, или уже парализованный, но еще говорящий старичок. С такими можно работать долго и фотографировать со всех сторон, пока к столу не позовут. Работать означает лезть к человеку в душу и спрашивать про его биографию, географию и чего это там висит на стенке. В конце разговора, чтобы усилить научную значимость непринужденной беседы, этнограф спрашивает значение какого-нибудь заковыристого слова типа «баурсак», бормочет под нос: «Это пойдет как включенное наблюдение» и записывает фамилию информанта, чтобы снять с себя всякую ответственность.

Здесь начинается самая тяжелая часть работы: этнографа принято кормить, как всякого калику перехожего, да и тем более человека, выслушавшего наконец-то все любимые истории нашего любимого прадедушки. За столом этнограф всех радует знанием меню на местном языке и пищевой покорностью. Недоеденное этнограф забирает со стола с собой в спецмешке – саркыте. Так он запасает то, чем будет питаться долгой зимой, составляя научный отчет «Как я провел лето». Вечерами в экспедиции этнограф ведет полевой дневник, то есть записывает посещенные адреса, чтобы не зайти второй раз к разогретому накануне прадедушке, припомнившему массу армейских анекдотов. Также вечерами этнограф пытается осмыслить дословно записанные фразы типа: «Косячный жеребец не может покрыть свою сестру по матери».

Этнограф закусывает, но не выпивает, так как в этом случае поток информации становится бушующей стихией и хочется на все положить и почувствовать себя нормальным человеком в приличных гостях. Чего не предполагает научная этика. А закусь без выпивки – тяжелый хлеб. Чему и посвящены знаменитые строки из устной этнографической поэмы: «Судьба этнографа трагична, я убедился в этом лично. Приобретая вес научный, фигурой обзавелся тучной».

Вот, например, одна из сенсаций этого полевого сезона: в результате этнографического изыскания на традиционном хурджуме были обнаружены необычные пуговицы с диковинной пентаграммой. Проблема, как говорится, ждет своего исследователя.

Памятка

Если усталость не проходит, а накапливается, переформатируйте ее в текст, сделайте из обременений рабочий материал, заготовку для литературы, вы ведь – литератор как минимум. Лучше погрузиться в несовершенный текст, вынырнув из надоевшей усталости.

Люди искусства

Люди искусства так странно выглядят, что я придумываю неправдоподобные истории, объясняющие их внешность и манеры.

Один историк постоянно пользовался своей головой и прятал все ее достоинства внутри, ничего не оставляя снаружи, поэтому стал морщинистый и лысый.

А одна журналистка разговаривала матерными выражениями, думая, что она волшебница, а это заклинания, которые помогут, и всё сбудется сегодня вечером.

Двое графиков любили прекрасное, но не понимали, как оно выглядит, поэтому все время рисовали только друг друга и сделали это своим великим мужским брендом.

Одна учительница, смущаясь, ходила на вернисажи своих бывших учеников и там, спиной к неприличным картинам, рассказывала, как все хорошо учились, и от этого становилась растрепанная и потная.

Несколько друзей выпивали вместе и фотографировали пьяные рожи своей компании, а потом из фотокарточек получилась незаурядная антология великой эпохи.

Одна художница выросла в полной семье художников и стала похожа то ли на папу, то ли на маму, так никто и не разобрался до сих пор.

Один поэт собирался начать новую жизнь, поэтому восемь раз женился и развелся, устал от переездов и стал вольно жить на чужом диване.

А один критик вырос до размеров своего двоюродного дедушки, достал его гардероб и заявил, что он любит 1930-е годы и потому напомажен только просроченной помадой.