Как стать искусствоведом

Год назад Дому Волошина отметили столетие. Сделали новую набережную, вечерами подсвечивают фасад всеми оттенками анилиновой гаммы. На сам Дом это, как и всё прошедшее за сотню лет, не повлияло. Музей закрывается на обед. Экскурсовод задержался, и без него не могут отпереть верхний этаж, там капризный замок. Пробуют открыть, предлагают тебе, берешь ключ и понимаешь – родной, волошинский. Замок не меняли. Не говоря о рамах, половицах и остальном. От музея хорошо виден склон с тропой. К могиле. Дом стоит по центру бухты, на мысах – профиль и погребальный холм. Взбирающиеся туда, согласно изустной традиции, несут с собой камни. Часто гальки-записки: «Здесь были крутые парни», «Спаси и сохрани», «Волошин, помоги мне в бизнесе».

По выходным на пустеющий пляж рядом с Домом приезжают аборигены. Притертые группы, коллективы. Быстро раздеваются, купаются, наливают. Слышится начало добродушного тоста: «Не знаю, кто такой был Волошин, но предлагаю выпить за нас, пенсионеров…» Пляж бывает общий, писательский, нудистский и дикий. Границ не видно. Отдыхающий в костюме-двойке засыпает над разворотом газеты. Издалека виднеется крупный заголовок «Гостью разрезали на 17 кусков». Нудистка прячет лицо от солнца под брошюрой. Обложка – «Науки разума». В 9 утра по ненаселенному еще берегу ходит голый, бородатый, намазанный серой глиной человек и со вкусом распевает «Лучинушку».

Во всем – конец сезона. Мангалы заполнились пеплом так, что на шампуры надевают лишь некрупные куски мяса. Сквозь камни пляжа, сообразно нечаянному севу, выпустили по паре зеленых ушек бахчевые. В летних кинотеатрах «Пираты карибских морей» уступили место для встреч избирателей с кандидатами. На рынке появились осенние саженцы. Например, береза «русская красавица».

Пастернак грезил «нанять пролетку за шесть гривен». Здесь сторгуешься до Феодосии за три гривны. Называют их, как и ушедшие купоны, рублями. Из уроков украинского понравилась реклама, где обещали «10 000 захоплюючих подарункiв». Русский язык стесывается местным говором как прибоем. Даже конференция врачей названа не так сухо: «По проблемам в здоровье жителей поселка».

Карманный масштаб Кара-Дага. За час успеваешь обойти половину бухт, гор, долин, в чьих названиях торжествует зоо-, антропо– и прочий неуемный морфизм. Неутолимое желание сравнения ради анимации каменных силуэтов. Львы, слоны, лягушки, идущие монахи и они же – Петька с Василь Иванычем. Хребет Сюрю-Кая обезличили найденным профилем Пушкина. Тут же прилагаются стихи о том, как поэт «мимо проплывал на паруснике белом». Текст гида плещется на уровне моря коллективного отдыхающего сознания. С приливами пенистого юмора и лирическими отливами.

На вымирающей ночной набережной обнаруживает себя по-феллиниевски страшный праздник. Пустой бетонный загон с высокими решетками, где в черноте бьются резкие звуки и цветные вспышки. Чуть позже туда втягиваются местные силуэты. Дискотека ведь только по пятницам-субботам.

В татарском кафе никого, кроме меня. Официантки и кухарки садятся у круглого столика, в центр ставят блюдо семечек. Сообща припоминают, что происходит в любимых сериалах:

– Та, которая в строгом костюме, всегда на дорогой машине ездила, уже замуж вышла?.. Он с тех пор стал называть ее «Жануарией». Ты, говорит, черная, и толстая, и тоже повариха!

Крайнее жилье в бухте – спрятанная в кустах палатка и невидимое хозяйство при ней. Снизу, от линии прибоя, заметен плетеный забор с окошком из целлофана и натоптанные тропки. Там живут «Адам и Ева». В гости к ним приходят загорающие в нудистском районе пляжа и бомжеватые романтики. Отшельники купаются в любую погоду, мило дополняя пейзаж пятнами своих загорелых фигур. Издали напоминают картинки из «Золотого века», вблизи бронзовый загар их тел оказывается изрядно побит солнцем и насекомыми. По вечерам «Адам» сидит на тротуаре около бильярдной. Продает «опилки тангутского можжевельника по 10 коп.» и деревянные странности. Тут же шлифует наждачкой свои диковины, волосы склеены солью, на чреслах – материя цвета падалицы абрикоса. Купил у него загогулину. Скинул цену, говорю: «Спасибо». – Спаси Господи!

В ранних акварелях Волошина цельности мешает насильственная стилизация, особенно заметная в рисунке деревьев. Эдакая Киммерия, увиденная столичным жителем, читающим «Мир Искусства». Становится ясным, отчего Волошин оставил пленэрную практику: состояния пейзажа в его зрелых работах неорганичны, неестественны для реального Крыма. Схожие природные картины проносятся в утренние и вечерние не часы – минуты, мелькают при смене погод. Основное же днем – бесцветье, вылинявшее небо, дыры теней. Ночью – слепота и рельефные, царапающие глаз звезды. Гоген также отвергал натурный свет, не вглядывался в тени, берег свое цветовое видение.