Как стать искусствоведом

До команды: «Мотор… Начали!» всегда проходит очень много времени. «У нас поправочка по гриму… где художники, что у нас на заднем плане… Ждем аккумулятор, минутку… Поправка по свету…» Холод, как я теперь знаю, лучше всего идет через кость. Этих мест для моего тела было три: бед ро, плечо и скула. Я был уложен так, что мог смотреть правым глазом под низ пирамиды, а одна рука, прикрытая от камеры моей спиной, могла немного двигаться. Я незаметно начал отрывать куски пенки, подвернутые к полу. Один такой оладушек подсунул под вертлужину бедра. Потом другой под плечо. И наконец маленький кругляш под бесчувственную уже скулу. Самоутеплился я тайно и довольно быстро, за полчаса. Тут объявили перерыв на десять минут, разрешили нам расклеиться и прикрыться простынями. Мы сидели на нашей пирамиде как люди до грехопадения, только нас было восемнадцать адамов и пять ев. Простыни немного согревали, но где у нас срам, который следует ими прикрыть, мы уже давно не понимали. Можно было спуститься на первый этаж выпить чаю с сушками в буфете для массовки. Пара человек, накинув халаты, отпросились покурить. На улице был уже ясный день, и проходившие мимо Боткинской больницы видели следующее. На крыльце морга несколько человек с мертвыми лицами и руками качественного трупного цвета с удовольствием смолили сигаретами, не обращая никакого внимания на реальную жизнь. Какие мысли об уровне нашей медицины могли прийти в головы прохожих? Например, такой диалог врача с пациентом:

– Я же вам ясно сказал: в морг!

– Доктор, а покурить можно, по-быстрому?

– Можно, только глубоко не затягивайтесь и потом – сразу на свое место, тем более вы его ждали целых две недели, пока лечились!

После перерыва начались репетиции с актерами. Мы довольно ловко и быстро заняли свои позиции в куче, и я из своего положения мог только слушать. Режиссер рассказывал актеру, игравшему сторожа-санитара, о его походке, в которой отразилась вся жизнь и судьба: одиночество, артрит, ожирение и алкоголизм. Актер, в согласии с задачей, тяжело двигал ногами и в девятый раз повторял свою реплику: «Мы их будем ворочать, а вы смотрите». В волосах одного женского трупа был оставлен костяной гребень, который санитар мимоходом прятал в карман халата – так через детали проявлялся характер персонажа.

Другому актеру – прозектору нужно было произнести: «Родственники? Проходите!» и выразительно посмотреть на пришедших. Это оказалось намного сложнее. Режиссер говорил о непростой жизни прозектора, волею истории оказавшегося вершителем судеб. В его Богом забытом морге оказались те, кто ищет родных, убитых во время взятия города Петлюрой. На его священной территории, где он на «ты» со смертью, появились непосвященные, случайные, нелепые люди. Он глядит на них свысока, поднятый на пьедестал великой трагедией. Он – над человеческой драмой, на нем «черный жреческий фартук» – цитировал Булгакова режиссер и пояснял: вот где корни мистицизма, здесь, среди этих скользких трупов зарождалось настоящее инфернальное начало, а не в летающих голых ведьмах. Я скосил глаз и увидел кроссовки режиссера, от подошв которых по лужам пола к моей голове тихонько расплывалась весенняя грязь.

– Вы вообще знаете, как этим пользоваться? – спрашивал режиссер «прозектора», которому в руки дали говяжье легкое и несколько зажимов.

– Пользовался. И не раз, – с достоинством ответил ему народный артист и тряхнул булькнувшим ливером.

Затем отдельно репетировали с бритой девушкой. Ее санитар оттаскивал от общей кучи в сторону, где тихонько ронял на пол. «Почему на полу сухо?» – ответом на этот вопрос режиссера стали красивые, но холодные лужи, которые сразу смешались с моей личной нагретой лужей. Девушке было много хуже – ее чаще нас брызгали маслом, и каждый раз по ней шла рефлекторная, неостановимая волна дрожи. Но – наконец началась съемка и один кадр даже сняли. Для нас команда «мотор» означала еще и команду «не дышать», причем если в нижнем слое кто-то вздыхал, пользуясь своей невидимостью, лежащего на нем заметно приподнимало, и приходилось переснимать.