Алекс заставлял себя смотреть на секундные стрелки доброго десятка циферблатов –
Спокойно. Спокойно.
Теперь он говорил только на английском, как будто это был оберег.
Портье, уточнив номер комнаты и даже не глянув в
Так просто, что ошалевший Алекс даже не догадался дать ему на чай.
Ему с трудом удавалось не бежать – ни в лобби, ни после.
Он прошел мимо кофейни, за витриной которой все так же рисовали страхи и тревоги веселенькими фломастерами; еще через дом; там он нырнул в арку и остановился у первой же парадной, чтобы вызвать
И он все-таки не смог.
Даже когда подъехало его такси, едва глянул – кто это, – прежде чем молча плюхнулся на заднее сиденье, не в состоянии оторваться от экрана.
Снять наблюдение за объектом до особого распоряжения
Нормальные сайты не открывались, как будто английский сегмент интернета заблокирован, хотя обычно именно для айфонов не бывает таких проблем. Российские
– Почему стоим?!
Напротив рынка, на Тургеневской или на Трубной, он не помнил точно, что это, но их машину заблокировали намертво. Их обтекала толпа. Кто-то пил, запрокинув голову. Казалось, сейчас этот кто-то метнет бутылку в стекло, если, конечно, заметит машину. Кто-то ржал. Какая-то компания. Не похоже на народные волнения (а это, очевидно, они и были, и таксисту даже не пришлось отвечать на вопрос). Обычная деловитая толпа, как в час пик даже не в метро, а возле станций, только она шагала по проезжей части, да и мусора было многовато. Трудно даже понять, выцепить взглядом – какого именно, но толпа что-то носила в себе и полоскала, как море после шторма.
– Я же не сказал вам, куда едем.
Алекс тяжело все вспоминал, поочередно, как после наркоза.
– Я заказывал в Шереметьево, но, может… домой?
«Изменить маршрут» стало лозунгом этих дней. Алекса бесило и малодушие жеста, каковым была ежедневная попытка рвануть в аэропорт, и хронически «пропадавший» макбук, лежащий в квартире. И сказанное «домой» про жилой комплекс на Красной Пресне: что это, стокгольмский синдром?.. Его бросало из крайности в крайность, и если все «утро перед расстрелом», гостиничное, отплывало куда-то в пьяный мираж, то наплывала – не более трезвая – тупая отвага или отважная тупость, а главное…
– Сейчас вся страна не может понять, в Шереметьево или домой.
Таксист улыбался в зеркало (золотые зубы), страшно довольный, что выдал такой афоризм, да еще и на русском.
А главное.
То, что разгоряченный Алекс чуть не проскочил между пафосными «вершинами» обычной болтовни про демократию, оглушало и краткостью, и безразличием.
Алекса поразило сначала равнодушие и даже будто бы беспощадность Тео. Даже не «твой отец». Хотя заглавные буквы, синтаксис и формулировки выдавали, что он всего лишь копировал и вставлял. Но ни слова от себя. Ни вопроса.
Обиделся на ночное молчание.
Что-то почувствовал.
Отец арестован.
Беспощадность, с которой Тео вставлял.
Отец арестован!!!
Машина стояла.
Таксист даже не пытался сдать назад, хотя нет, сзади шли тоже (Алекс отчаянно обернулся). Вместо этого он вдохновлялся-вдохновлялся и вот заговорил:
– О. Орут. Рты разинули.
– Победила демократия, – вяло откликнулся – процитировал Алекс.
– Демократия, демократия… Сейчас нового диктатора себе на шею посадят. У нас это сто раз было.
У таксиста коротко пискнуло, но он даже не прореагировал. Видимо, «маршрут изменен».
– А вы откуда? Из Киргизии?
– Тепло. – Таксист улыбнулся в зеркало.
Ага. Нечего больше делать, кроме как угадывать.