Как ты ко мне добра…

Что особенного было в этом вечере? Ничего. Играла музыка. Вета стояла в снегу, щурясь и тяжело переводя дыхание, когда мимо нее медленно проехала пара — Надя Сомова и Валька Румянцев. Сто раз она его видела, и здоровалась, и болтала о пустяках, и давно привыкла, что он в нее влюблен, и никакого у нее не было к нему особого интереса, а сейчас словно кто-то толкнул ее сильной рукой. Что это с ней? Они и не смотрели на нее. Они ехали, держась за руки крест-накрест. Надя совсем едва двигалась на негнущихся ногах, и они у нее были беспомощно вывернуты внутрь в щиколотках и переступали часто и слабо. Но ей было хорошо. Это видно было по тому, как они смотрели друг на друга. Взгляд у Вальки был спокойный и ласковый, словно он давно привык к Наде, и чуть-чуть за нее беспокоился, и хотел подбодрить, и в то же время любовался ею. Никто никогда так хорошо не смотрел на Вету. Господи! Да она завидовала, завидовала! А Надя смотрела на Вальку снизу вверх своими громадными карими глазами из-под таких длинных и тяжелых ресниц, что казалось — ей трудно держать глаза открытыми, и улыбалась слабым и некрасивым, всегда чуть приоткрытым ртом. Вете очень нравилась Надя Сомова, с ней она никогда бы не смогла и не захотела соперничать. Надя для нее была «табу», открытая для тех, кто умел и хотел к ней подойти, и спокойно замкнутая для всего, что было ей не по душе. Почему они не дружили? Сейчас Вета не могла этого понять. И вот они медленно проехали мимо нее, Надя и Валька, и что-то такое прекрасное было между ними, что у Веты сжало горло. Впервые она подумала о любви, что, наверное, она и к ней имеет какое-то отношение, и уже не рано, нет. Она уже хочет и ждет ее. Она тоже хочет кататься, держась с кем-то за руки, а не носиться как шальная с чехлами в руках, она тоже хочет музыки, и ее тянет за душу этот тенор:

…И коньки подпевают, звеня,
Догоню-у, догоню-у,
Ты теперь не уйдешь от меня…

Мелькнули и исчезли в толпе Надино черное пальтишко с помпончиками и Валькина синяя шапочка. И Вете так скучно, так одиноко стало на катке. Ей даже не хотелось объехать круг, и она стала проталкиваться назад против потока. В раздевалке знакомые мальчишки ели, обжигаясь, горячие пирожки. Кто-то крикнул:

— Ветка! Ты куда так рано? Подожди…

Кто-то взял ее за руку, и неожиданно в горле у Веты вскипели слезы.

— Пусти! Пусти, дурак! — закричала она и поняла, что плачет.

На нее оглядывались.

— Ты что, Вета? Что случилось?

— Ничего, — кричала она, — ничего! — Она не могла сдержаться. Скорее отсюда. И больше никогда-никогда-никогда не придет она на этот дурацкий каток. Что с ней? Что с ней такое случилось? И с Валькой все кончено, и со всеми все кончено! Эта Надя, некрасивая тихая Надя, в сто раз прекраснее и женственнее ее. А она, Вета, совершенно лишена обаяния, она грубая, как мальчишка, и она никому не нужна, и никто-никто на свете ее не любит. Она одна, одна! Заплаканная бежала она по улицам. Она хотела любить, она хотела, чтобы с ней случилось что-нибудь хорошее-хорошее! Как у всех у них. Разве она хуже?

В парадном она вытерла насухо глаза и несколько раз вздохнула, выправляя дыхание. Ей открыла Ирка.

— Привет! — сказала она. — А мне письмо пришло.

— Опять? Из Риги?

— Опять. Тебе привет.

— От кого?

— От всех, — сказала Ирка и высунула язык.

Шли дни, зима была на исходе. Вечерами просто некуда было себя деть, и Вета стала ездить на каток в Центральный парк, там на набережной столько было простору, и тоже огни, и музыка, и совершенно не было знакомых.

Было уже поздно. Вета набегалась на ветру вдоль темной реки до изнеможения, потом напилась в буфете горячего чаю, переоделась в валенки, уставшие и промерзшие ее ноги с наслаждением погрузились в мягкое их тепло, каждый шаг сделался бесконечно приятным и нес отдых и покой. Она перекинула коньки через плечо и вышла на улицу. Там, за забором, еще мелькали и кружились освещенные прожекторами люди, гремел репродуктор:

…В этот вечер в вихре карнавала
Я руки твоей коснулся вдруг,
И внезапно искра пробежала
В пальцах наших встретившихся рук…

А здесь, на улице, было тихо и темновато, кружила и сыпала мелким сухим снегом мартовская метель, и Ветин лисий капор весь уже был в снегу. Она медленно пошла по заснеженной улице через мост к метро. И тут ее окликнули. Она оглянулась. Он очень был высокий, и было смутно видно вдали от фонаря, но она сразу, с первого мгновения, его узнала, как дети всегда помнят и узнают понравившихся им взрослых.

— Ой, это вы? А как вы меня узнали?

— А знаете, Вета, я вас заметил давно, еще там, на катке, но побоялся подойти.

— Почему?

— Я очень плохо катаюсь и ужасно боялся осрамиться.

— Передо мной? Вы? — не поверила она.

Он засмеялся. У него был высокий, слабый и сипловатый голос, и он удивительно хорошо смеялся.

— Можно, я возьму вас под руку? — спросил он.