Как ты смеешь

Смотрю на шкатулку, потом на нее. На ее лицо, одновременно напряженное и обмякшее – вены на висках вздулись, но рот беспомощно разинут, как у раненого зверя.

– Он где-то здесь, – говорит она и задевает шкатулку. Все ее блестящее содержимое вываливается на ковер.

– Его нет, – бормочу я.

Она растерянно смотрит на меня.

Потом мы долго ползаем на коленях, прореживая пальцами ковровый ворс и выуживая из него тоненькие, как паутинка, браслеты, зацепившиеся за карамельного цвета нити.

Прекрасный плотный ковер. Не меньше двух-трех узелков на сантиметр.

– Эдди, ты слушала Бет, а теперь послушай меня. Если они нашли браслет – браслет, который обычно носят молоденькие девчонки вроде тебя, – говорит она, показывая на мои руки, до локтей обвитые фенечками, неоновыми силиконовыми колечками и косичками, плетеными из кожаных шнурков, – думаешь, они бы не спросили тебя об этом?

Мне нечего на это ответить. Она уходит в ванную и закрывает дверь; я провожаю ее взглядом.

Ни ей, ни мне не хочется думать о том, как далеко Бет зашла в своих кознях, а главное, почему я ей поверила.

Я слышу, как она включает душ, и понимаю, что она хочет, чтобы я ушла.

Стоя в пирамиде, саму пирамиду ты не видишь.

Когда мы смотрим на себя в записи, это всегда кажется нереальным. Как будто смотришь на «Ютьюбе» ролики про пчел. Как они строят свои ульи.

Когда ты на мате, все воспринимается иначе. Твой взгляд прикован к тем, кто полностью от тебя зависит. К тем, кто наверху.

Нужно целиком сосредоточиться на своей подопечной, на той, кого ты страхуешь, чья ступня, бедро или ладонь опираются на твою руку. На той, кто на тебя полагается.

Те, кто стоит в левой части пирамиды, сосредоточены на том, что слева. И ни в коем случае не справа.

Те, кто стоит в правой части пирамиды, сосредоточены на том, что справа. И ни в коем случае не слева.

Взгляд на флаера: глаза, плечи, бедра. Пристально следишь за малейшими признаками неправильной посадки, нестабильности, колебания.

Только так можно избежать падения.

Только так можно не дать пирамиде рассыпаться.

А сам стант ты не видишь.

Ты видишь только того, кого страхуешь.

Это очень похоже на частичную атрофию зрительного нерва, но только так можно удержать всю конструкцию в воздухе.

На пути к выходу я снова вижу Мэтта Френча. Тот по-прежнему бродит по двору. Я вдруг понимаю, как редко видела его без ноутбука и наушников. Он выглядит потерянным.

Задерживаюсь у кухонного окна и думаю о том, что ему наплела Колетт. Во что он верит.

Мэтт Френч тянется к ветке, торчащей из зарослей боярышника – к той, о которую вечно спотыкается Кейтлин.

Он выглядит печальным, но не печальнее, чем обычно.

Вдруг он поднимает голову и вроде бы видит меня, но, наверное, я слишком далеко стою. Слишком маленькая фигурка за оконным стеклом.

Но кажется, он все-таки меня видит.

– Ты все выдумала, – заявляю я.

Мы в доме Бет, в ее ванной. Бет водрузила ногу на сиденье унитаза и тщательно ее осматривает.

– Ходила на шугаринг к новой девочке, азиатке. Ни волоска не пропустила, – она встряхивает флакончик духов своей матери – «Наше влечение». – Только вот пахну теперь, как печенье. С глазурью. И посыпкой.

– Ты все выдумала, – повторяю я и спихиваю ее ногу с унитаза. – Полицейские даже не заикнулись про браслет. Выдумала.

– А тебя, значит, в участок вызывали? – она выпрямляется, по-прежнему взбалтывая духи, трясет флаконом, как маракасами, даже пританцовывает слегка. – Мне они тоже звонили. Сегодня после тренировки пойду.

– Они же не находили никакого браслета, да?

– Ты лучше такими вопросами не задавайся, деточка, – она снова поднимает ногу и прыскает на нее мелкой изморосью с ароматом горького апельсина и иланг-иланга.

Это мне совершенно не нравится. Я не позволю собою помыкать, как шестеркой какой-то. Как Тейси.

– И что же заставило тебя наконец спросить ее об этом? – бросает она.

Я снова сталкиваю ее ногу с сиденья и сажусь на крышку, накрытую меховой попонкой.

– Ты все выдумала, – опять повторяю я. – Если бы следователи нашли браслет, они бы о нем спросили.

– Эдди, я не могу заставить тебя мне поверить, – отвечает она, глядя на меня сверху вниз. – Что до вас с тренером… – она кладет ладонь мне на голову, будто благословляет. Ее ясный голос звенит в ушах. – Никто не способен ввести нас в большее заблуждение, чем мы сами.

Мы лежим на темно-синем ковре в комнате Бет, как лежали уже сто тысяч раз – устав от трудов, от тягот битв, которым не было числа. Дрейфуя в этом гладком ультрамариновом море, Бет не раз вводила меня в курс своих военных планов. Я была ее атташе, ее уполномоченным. Иногда – ее глашатаем. Тем, кем требовалось.

И, с одной стороны, Бет почти никогда не ошибалась в своих суждениях.

Бумажная куколка Эмили, отощавшая от своих детоксов, действительно была слишком слаба, чтобы выполнить тот стант.

Тейси не хватало дерзости и мышечной силы, чтобы стать хорошим флаером.