Как убить литературу. Очерки о литературной политике и литературе начала 21 века

Я имею в виду, конечно, не только «совместный» – российско-британский – статус премии, встраивающийся в один ряд со множеством совместных инициатив последних лет горбачевского правления. Речь о самой структуре премии, ее устройстве.

Прежде всего, это ориентация премии на либеральный кластер толстых журналов – «Дружба народов», «Знамя», «Новый мир», «Октябрь», который сформировался именно в перестроечные годы. И который и сегодня рассматривается в «Букере» как ресурс, наиболее полно и качественно представляющий романные новинки года. Две трети премированных романов (включая оба «Букера Десятилетия») были впервые опубликованы именно в этих журналах. Для сравнения: в «Нацбесте» за двенадцать лет существования премии «толстожурнальный» роман становился лауреатом только дважды[55].

Присутствие в списке номинаторов университетов и библиотек – тоже эхо конца восьмидесятых. На нынешних филфаках интерес к современной русской прозе – скорее исключение. А роль библиотек в ее распространении и популяризации вообще несопоставима с той, какую они играли когда-то[56]. Увы.

Награждение именно за роман также было обусловлено вряд ли одним лишь подражанием английскому «Букеру». Роман – главный литературный жанр перестройки. «Доктор Живаго». «Архипелаг ГУЛАГ». «Дети Арбата» Рыбакова. «Белые одежды» Дудинцева. «Жизнь и судьба» Гроссмана. «Остров Крым» Аксёнова… Написанные, а многие и опубликованные задолго до перестройки, они пришли к массовому читателю в те годы почти одновременно. И «Букер» долго и последовательно отмечал романы, встраивавшиеся в тот же «перестроечный» ряд. Сюжет – советские годы, репрессии, судьбы интеллигенции; стиль – умеренный реализм, подсвеченный легкой, не слишком рискованной игрой метафор.

Это отчасти объясняет скандальное непопадание «Чапаева и Пустоты» даже в короткий список «Букера»-1997. Роман Пелевина не только не вписывался в формат «перестроечного» романа – он еще сознательно и последовательно его пародировал. Победил в тот год Анатолий Азольский с «Клеткой». Талантливой, детективно закрученной – но сшитой явно по выкройкам дудинцевских «Белых одежд». Вообще, ни один из заметных текстов времен первого букеровского десятилетия, выбивавшихся из формата «перестроечного» романа, «Букером» отмечен не был. Не только романы Пелевина. «Бесконечный тупик» Галковского, «Голубое сало» Сорокина, «Кысь» Толстой, «В садах других возможностей» Петрушевской. Говорю это не в упрек премии – у меня самого неоднозначное отношение к этим романам. Просто отмечаю тенденцию.

Да и изрядное количество букеровских лауреатов до середины нулевых – тоже имена, устойчиво ассоциирующиеся с «перестроечной» литературой. Пусть степень известности Окуджавы и Аксёнова была неизмеримо выше, чем, скажем, у Владимова. Или у Сергеева, который был известен только как переводчик. С конца восьмидесятых они все оказываются включенными в один либеральный литературный канон.

Последним «перестроечным» лауреатом стал, похоже, Василий Аксёнов (2004)[57]. Логично было бы, если бы в 2005 году «Букера» получил Анатолий Найман – еще один значимый автор, вышедший на широкую литературную орбиту именно в перестроечные годы. Однако этого не произошло. Лауреатом стал Денис Гуцко.

Букеровские награждения последующих лет – до «Цветочного креста» Колядиной включительно – демонстрировали ту же непредсказуемость. Предсказуемую и объяснимую. «Перестроечный» ресурс премии исчерпался. И как некий символический капитал, который за девяностые обесценился, как и многие прочие символические и материальные капиталы. И как круг авторов. И как тип романа. Жанровые и стилистические эксперименты девяностых, в чистом виде никогда не поощрявшиеся «Букером», стали всё больше оказывать влияние на мейнстрим.

Кроме того, изменилась пропорция между журналами и книжным рынком. «Букер», возникнув в период, когда о наличии книжного рынка вообще всерьез нельзя было говорить, не ориентировался на него и в последующие годы. Не случайно в букеровский комитет – в отличие от комитета его британского аналога – не входят ни издатели, ни литагенты. Но в начале нулевых ситуация изменилась. Некоммерческий роман всё больше уходил из толстых журналов к «толстым» издательствам. Сами толстые журналы довольно существенно перестроились. Помолодел в них состав прозаиков[58], возросла доля малой прозы.

Пресловутая непредсказуемость выбора букеровского жюри последних лет – свидетельство трансформации премии. Попытки встроиться в новый контекст, сломать инерцию, при этом «не отступаясь от лица». Пока сложно сказать, насколько это премии удастся.