Как убить литературу. Очерки о литературной политике и литературе начала 21 века

Есть во всем этом и более приземленный, но не менее важный момент.

Пару лет назад Владимир Березин пересказал мне чудную сценку. Диалог на мостике (вроде «мостика влюбленных»): немолодой жених несет на полусогнутых немолодую упитанную невесту. Невеста волнуется, как бы ее не уронили (нецензурная лексика), жених ласково (в нецензурных, опять же, выражениях) ее успокаивает…

Готовый микросюжет – бери и используй в прозе.

«Хорошо, использую. И что дальше? Поставят “18+”, затянут пленкой. Число покупателей сократится».

За дословность не поручусь, но смысл ответной реплики был именно таким.

Книга в полиэтилене – классический «кот в мешке».

Читатель в книжном не может проглядеть ее, пробежать глазами. А значит, и вероятность, что он ее купит, – меньше. Лучше скачает с какого-нибудь пиратского или полупиратского ресурса. Лишив автора даже тех мизерных отчислений, которые он получает от продаж.

В этом особый абсурд ситуации. Запаивать в пленку и маркировать книги тиражом, от силы, в три-четыре тысячи экземпляров – в то время как в Сети всё это доступно без всякой пленки-маркировки: ешь – не хочу. И бороться с этим уже не пытаются: пробовали, бесполезно.

И весь удар «моральной цензуры» приходится на то, что сегодня и так в полуобморочном состоянии – на издание серьезной немассовой литературы. На ее авторов и издателей. На ту самую серьезную литературу, которую одновременно – и энергично – призывают поддерживать. Всячески рекомендуют читать. Приобщать к ней детей и молодежь.

В то же время законодательные нормы – недавно изготовленные – предписывают зорко следить, чтобы детям (тем самым, до 18) не попала в руки литература, «способная вызвать […] желание употребить […] алкогольную и спиртосодержащую продукцию», «отрицающая семейные ценности», «оправдывающая противоправное поведение» и, разумеется, «содержащая нецензурную брань».

Пусть читатель сам определит, сколько классических произведений русской и мировой литературы может быть легко подверстано под эти статьи.

Добродетель (ханжество плюс чопорность из штата Массачузетс, плюс кроличья паника) восторжествовала.

Это из фельетона Ильфа и Петрова «Саванарыло» (1932). Речь в нем идет о редакторе, требующем «свести на нет» грудь у женщины на плакате. О режиссере, собирающемся уволить актрису, поскольку та слишком хороша собой.

Какая-то вы, извините меня, красавица. Ах, черт! «Она была бы в музыке каприччио, в скульптуре статуэтка ренессанс». Одним словом, в таком виде никак нельзя. Что скажет общественность, если увидит на экране подобное?

Знакомый аргумент. «Что скажет общественность?»

Нет, груди сегодня не замазываются (и не фотошопятся), сексапильные актрисы не увольняются. Более того. Массовая культура как раз меньше всего страдает от той волны ханжества, которая накрыла нас где-то с начала десятых. Массовая культура разливается тысячами второсортных детективов и «женских романов», она лезет в глаза пошлой уличной рекламой, она гремит из автомобилей: «Узнай сегодня мои Размеры сладкой любви…»

И эту-то песню уж точно – «не задушишь, не убьешь». Сама кого хочешь задушит.

Юридических норм, призванных защитить от агрессии пошлости и дурного вкуса, нет. Их, в принципе, и не должно быть. От коммерческого дурновкусия может защитить лишь некоммерческая культура. Формирующая избирательный, развитый вкус.

Но нынешняя «борьба за нравственность» как раз оборачивается борьбой с этой высокой культурой. С ее последними, и так уже почти оставленными, бастионами. Со скульптурой Вадима Сидура. С «богомерзкими» барельефами на старом питерском здании. С «неприличными словами» в художественной литературе… Не важно, кто и под какими знаменами ее ведет: под хоругвями, триколором или под чем-то еще.

Это делали и делают маленькие кустарные Савонаролы. Они корректируют великого мастера Мопассана, они выбрасывают оттуда художественные подробности, которые им кажутся безнравственными (Илья Ильф, Евгений Петров).

Как и в начале тридцатых, снова происходит восстание «маленьких кустарных Савонарол». В интернациональном масштабе. Разве что, скажем, в Штатах табуируются слова и выражения ради вящей толерантности. И замечательная фреска тридцатых годов будет замазана, поскольку может оскорбить чьи-то расовые чувства.