Как убить литературу. Очерки о литературной политике и литературе начала 21 века

Но логика – та же. «Что скажет общественность?» И по сути – всё то же восстание ханжеского вкуса (точнее, дурновкусия), филистерской эстетической глухоты. Консервативное филистерство ополчается на «неприличные» слова. Либеральное филистерство – на слова «оскорбительные». Первое требует не допускать до читателей книгу, содержащую слово «бл…дь». Второе – с неменьшим гневом реагирует на слово «проститутка», требуя использовать вместо него «сексуальная работница». (И далее, вместо негра – «афроамериканец», вместо инвалида – «человек с ограниченными возможностями»…) Но тут хотя бы не призывают запаивать в полиэтилен книги с «неполиткорректной» лексикой. Пока, по крайней мере.

«Всё тонет в фарисействе…»

В середине нулевых у нас был «новый реализм». Или «новая искренность», она же – «новая серьезность», как нам тогда объясняли критики.

Чем «новым» запомнится наше сегодня, литература десятых? Неужели только как новое ханжество?

«Дружба народов». 2019. № 9

Детцы́ и о́ти

Стирание границ идет полным ходом. Между поэзией и прозой, между фикшеном и нон-фикшеном, между фантастикой и сугубым реализмом…

И – между литературой «взрослой» и «подростковой».

Один из самых известных «подростковых» авторов Эдуард Веркин сворачивает с «Островом Сахалином» на «взрослую» прозу.

Сугубо «взрослый» Сергей Кузнецов пишет «Живых и взрослых», анонсируемых как чтение для подростков.

Шамиль Идиатуллин, дебютировавший в 2006 году как «взрослый» автор с «Эрой Водолея», почти на десять лет уходит в подростковую прозу, а в 2017-м возвращается обратно с «Городом Брежневым», затем «Бывшей Ленина»…

Такая межжанровая миграция, конечно, случалась и раньше. Правда, больше между «взрослой» и «детской» литературами. Марина Москвина, Людмила Улицкая, Марина Вишневецкая… Да и многие «взрослые» приключенческие романы в мировой литературе делались со временем подростковым чтивом. Но именно – со временем, не сразу.

Сегодня же становится предельно зыбким само жанровое отделение взрослого от подросткового. «Калечина-Малечина» Евгении Некрасовой в нынешнем коротком списке «Большой книги» – это для подростков или взрослых? А «Дни Савелия» Григория Служителя (оттуда же)? Или фэнтезийный «Финист – Ясный Сокол» Андрея Рубанова, получивший «Нацбест» – он для кого? И для тех, и для других.

И дело не только в том, что в ситуации сужения читательской аудитории (о чем нам твердят соцопросы и что мы сами почти ощущаем кожей) современный автор пытается ее таким образом расширить, играя сразу на нескольких досках. Прагматикой всё не объяснишь.

В самом обществе водораздел между «подростковым» и «взрослым» всё более стушеван. Еще в начале нулевых Умберто Эко писал: «Окончательно утратили остроту любые конфликты поколений… Во все прошлые времена для того, чтобы выстраивалась диалектика отцов и детей, требовалось наличие такой сильной отцовской модели, для которой провокационное новаторство детей оказалось бы совершенно неприемлемым»[163].

Сегодняшние «отцы» и «дети» различимы, похоже, только по биологическому возрасту. Одеваются они фактически одинаково, и ведут себя почти одинаково, и причесываются, и… Продолжите список сами.

Еще столетие назад детская и подростковая одежда лишь повторяла взрослую, являясь ее уменьшенной копией. Сегодня – обратный процесс. Взрослые мужики с шарфами, завязанными узлом (как во времена моего детства завязывали только детям), в шапочках с помпонами; взрослые тетки с косичками… Про экспансию тинейджеровской моды уже не говорю. Покупаю себе туфли, интересуюсь у продавщицы: не выглядят ли слишком молодежно? Та, удивленно: а разве вы не хотите выглядеть моложе?

Хочу, кто же не хочет. Но одно дело – моложе, а другое – молодясь. Первое всегда приветствовалось, второе – по крайней мере, прежде – осуждалось. «Трое из бульварных лиц, которые с полвека молодятся…»

Всё смешалось. Ни «сильной отцовской модели», ни «провокационного новаторства детей». Порой даже наоборот: более провокативные «отцы» – и консервативные «дети». Пиши Иван Сергеевич свой роман сегодня, назвал бы его, возможно: «Детцы́ и о́ти».

Стареющие детцы – нынешние тридцати-сорокалетние – всё никак не могут наиграться и научиться; всё играют и учатся, пробуя то одну, то другую игру; получая то одно, то другое образование. Работа их интересует слабо; семья – еще меньше; и то и другое терпят, пытаясь увильнуть при первой же возможности, как школьники с дополнительного урока… Взрослеющие оти делают приблизительно то же самое, разве что еще более погружены в прекрасный виртуальный мир. В котором разность поколений вообще растворяется полностью.

Иногда детцы всё же жалуются на отей. Что читают мало; или много, но не то; или то, но в голове у них почему-то это не остается; и вообще, непонятно, что там у них в голове.