– Господь услышит тебя, Бенвенуто, – ласково сказал аббат. – Искреннее раскаяние дороже Ему, чем мнимая непогрешимость. Я знаю, что ты верный сын церкви; знаю, что зло не живет в твоем сердце, и никогда ты не станешь служить ему, – за это тебя и люблю. Встань, я благословлю тебя.
– Падре, чем я отблагодарю вас за участие?! – со слезами на глазах воскликнул Бенвенуто.
– Ты уже меня отблагодарил, – ответил аббат, тоже вытирая слезы.
Бенвенуто поцеловал ему руку, а после, еще раз взглянув на распятие, сказал:
– Откуда у вас такое страшилище? На редкость безобразная работа! Вы посмотрите: ноги у Христа короткие и кривые, зато руки такие длинные, что не будь они прибиты к кресту, свисали бы ниже колен. Тело тщедушное, слабое, грудь больного чахоткой в последней стадии, но бедра широкие, как у женщины, родившей десятерых детей. А лицо? Разве это лицо бога? В нем нет не только божественного совершенства и красоты, но и обычной людской приятности оно начисто лишено. Нос скосился набок, одна щека выше другой, глаза выпучены, будто от сильной потуги, а губы почему-то сжаты в трубочку, от чего кажется, что Христос вот-вот засвистит. Падре, откуда у вас этот урод?
– Право, не знаю, сын мой, – смутился аббат Джеронимо. – Это распятие всегда тут висело, и мне как-то не бросались в глаза те недостатки, которые ты заметил, хотя я молюсь перед ним несколько раз в день.
– Ну, что вы, отец мой! Нельзя молиться такому уродливому Христу. Клянусь, я изготовлю для вас самое прекрасное распятие на свете, и пусть оно станет моим скромным даром вашему монастырю! – Бенвенуто сделал широкий дарственный жест рукой, как бы вручая аббату Джеронимо свою еще не существующую работу.
– Спаси тебя Бог, Бенвенуто, за твою щедрость! – аббат снова всхлипнул и перекрестил его.
– В ворота постучался какой-то мирянин. Он спрашивает вас, отец, – сказал монашек, вошедший в келью к Джеронимо.
– Приведи его ко мне, брат Джан Доменико Себастиано Пьетро Джисмонда Луиджи Аугустино, – кротко и просто ответил аббат, а потом прибавил, обращаясь к Бенвенуто: – Иди во внутренний дворик и укройся там в беседке. Кто бы ни был этот человек, если он пришел за тобой, он тебя не получит.
Внутренний двор монастыря был тенистым и прохладным. Вдоль узких, ровных, чисто выметенных дорожек росли невысокие широколиственные деревья, названий которых Бенвенуто не знал. Между ними были посажены кустарники с необыкновенными пятнистыми листьями, а на крохотных лужайках были разбиты живописные клумбы с цветами. По гранитным валунам, лежащим здесь же, струилась вода; ручьи пронизывали сад, и вода стекала в небольшой бассейн в середине его. Около этого бассейна стояла мраморная беседка, в которой укрылся Бенвенуто.
Ждал он недолго, но успел задремать, устав от волнений сегодняшнего дня. Пробудился Бенвенуто от того, что кто-то коснулся его плеча. Не понимая спросонья, где он находится, Бенвенуто прижался спиной к колонне и выхватил из-за пояса свой маленький нож.
– Осторожнее, сынок! Убьешь родного отца, – услышал он знакомый голос.
– Как ты меня нашел, отец? – удивился Бенвенуто, еще не понимая до конца, сон это или явь.
– Где ты еще мог укрыться как не здесь, не опасаясь подвергнуть приютившего тебя наказанию за твое укрывательство? – Джованни низко склонил голову перед аббатом Джеронимо.
Тот осенил его крестом и сказал:
– Я говорил Бенвенуто, что он может быть совершенно спокоен за свою безопасность, оставаясь в стенах монастыря.
– Вы святой человек, отец Джеронимо, – Джованни поцеловал руку аббата.
– Никто не свят, кроме Бога, – возразил Джеронимо.
– Что в городе, отец? Меня ищут? – нетерпеливо произнес Бенвенуто.
– Какой сегодня жаркий день выдался, – Джованни нагнулся над бассейном и плеснул себе воды на лицо. – Я спал после обеда, и мне снились кошмары. Вдруг влетает ко мне Франческо и кричит, что Бенвенуто зарезал сначала двух ювелиров, а затем истребил всю их родню числом не менее пятидесяти человек. Я решил, было, что это продолжение кошмаров, перекрестился, перевернулся на другой бок и вновь попытался уснуть. Но твой сумасшедший друг стал отчаянно трясти меня, продолжая орать мне на ухо, что тебя надо срочно спасать, – тут уж волей-неволей пришлось проснуться.