Как устроен город. 36 эссе по философии урбанистики

Я думаю, что город становится городом тогда, когда происходит соединение ценностей как минимум двух каст, а лучше – больше. Когда доминирует одна каста, дело плохо. Именно к таким городам одной касты следует применять понятие «моногород». Они придумывают свои идеальные города, но реальность оказывается иной. Чистый город власти – гарнизон, город жрецов – монастырь, город рабочих – индустриальный моногород, город торговцев – ярмарка, и все они нежизнеспособны. Они или просто гибнут, или живут за счет того, что рядом есть какой-то другой полноценный город, а они – его паразит. Кстати, поэтому я сомневаюсь в возможностях устойчивого развития современных научно-технологических кластеров, наукоградов, как их было принято называть в советское время, – это такой же моногород рабочих, только на другом технологическом уровне, и он неустойчив по природе городов.

Природа эта заключается в симбиозе ценностей разных каст. Современный постиндустриальный город – это соединение рабочих (креативного класса), купцов и жрецов (при существенной репрессии прав власти – отсюда стремление городов, таких как Лондон и Нью‑Йорк, выйти за пределы экономических и политических ограничений национальных государств или заменить национальные государства, как Сингапур или Гонконг). Предшественником постиндустриального был индустриальный город, основанный на констелляции ценности власти, рабочих и жрецов при социализме – и власти, купцов и жрецов при капитализме, при этом жрецы в обоих случаях исповедовали религию прогресса. Индустриальному городу предшествует город административный, город военных гарнизонов и бюрократических учреждений абсолютных монархий. Можно было бы сказать, что это чистый город власти, если бы административные города не основывались на старых средневековых субстратах и не включали их ценности. Классический средневековый город, город Вебера, – это опять же соединение купцов, жрецов и рабочих, и именно поэтому, как мне кажется, старые средневековые города оказываются лучшей средой для современной постиндустриальной экономики. Опять же, кстати, права власти тут существенно репрессированы, борьба средневековых городов с королями и императорами – это классический сюжет средневековой истории. Античные полисы иногда сравнивают с городами-республиками средневековой Европы, но это принципиально иное устройство. Весь античный мир – это город нерасторжимого союза власти и жрецов. Античные авторы единодушны в том, что благородный человек не может заниматься торговлей – с такими идеями ни Венеция, ни Брюгге не могли бы осуществиться.

Но что означает это соединение ценностей? Конкуренция прекращается? Мы получаем единую касту «жрецы-торговцы» или «рабочие-купцы»?

Средневековая европейская аристократия верила и в христианские догматы, и в идеалы рыцарства. С утра аристократ отправлялся в церковь и благоговейно выслушивал проповедь. «Суета сует, – возглашал с амвона священник, – и всяческая суета. Богатства, роскошь и почести – опасные искушения. Отвернитесь от них и следуйте по стопам Христа. Подражайте Его кротости, избегайте неумеренности и насилия, а если вас ударят – подставьте другую щеку». Вернувшись домой в тихой задумчивости, вассал облачался в бархат и шелка и спешил на пир в замок своего господина. Там рекой лилось вино, менестрели воспевали любовь Ланселота и Гвиневры, гости обменивались сальными шутками и изобилующими кровавыми подробностями военными историями. «Лучше умереть, чем жить в позоре! – восклицали бароны. – Когда задета честь, смыть оскорбление может только кровь».

Это цитата из Юваля Харари, и сам по себе образ тривиален и снижен. Важнее то, что Харари выводит из этого противоречия понятие «когнитивного диссонанса» цивилизации. Одна группа ценностей не может победить другую, она существует только вместе с ней. Когнитивный диссонанс – это такое противоречие в ценностях, которое не может быть снято, но сами попытки его снять составляют движущую силу каждой ситуации.