То же происходит и с психикой, когда ее угнетают. Под гнетом чувства коробятся и отчаянно рвутся на волю. Мы боимся. Наша креативность на нуле. Мы изголодались по солнечному свету самовыражения. Наша индивидуальность подавлена. При этом мы носим на лицах искусственные улыбки и маски приличия, чтобы скрыть свои истинные чувства и уязвимые места. Мы притворяемся. Мы должны притворяться. Мы не смеем быть собой. Нам нельзя выставлять свою нежную, скукоженную душу на свет.
Контроль как оружие.
Проявление силы и осуществление власти в виде контроля — это неприемлемое в любовных отношениях оружие. Единственное приемлемое в любовных баталиях оружие — это любовь. Пожалуйста, не держите свои «пушки» в пределах досягаемости обеих сторон. Оставляйте их за дверью. Будьте безоружными в отношениях. Это не мешает вам быть собой. Вы всего лишь оставили за дверью оружие контроля, контроля надА вы можете представить себе партнеров иначе? Вы можете представить, как они ложатся вечером спать с шестизарядными кольтами на поясах?
— Спокойной ночи, дорогая. Я тебя люблю, — говорит он и слегка касается кобуры, проверяя, расстегнута ли она.
— Спокойной ночи, — отвечает она. — Приятных снов. — И, повернувшись на бок, оставляет большой палец на курке.
Контролируем, отказываясь от контроля.
Люди имеют право выражать несогласие; временами это обязанность. Люди имеют право на свое мнение. И это замечательно, что все мы разные. Проблемы в большинстве семей — куда поехать в отпуск, на что потратить деньги и прочие подобные вопросы — это, в принципе, не проблемы. Обычно существует только одна извечная, глобальная проблема: кто главный? Кто когоВ молодости моя потребность в контроле была более острой, чем сейчас. Она проистекала из страха. Когда я не доверяю
Я мог бы развлечь вас массой забавных историй из своего горького опыта, чтобы проиллюстрировать простую истину, которую здесь вещаю, — что контроль и успешный брак несовместимы.
Контроль превращает брак, извините, в какую-то мастурбацию.
Это понимание не было для меня каким-то откровением или моментом озарения. Оно пришло постепенно, просочилось сквозь плотный, почти непроницаемый барьер, называемый разумом, а потом не раз терялось, забывалось и снова восстанавливалось. Мой открытие было пропитано яростью и утопало в слезах, пока однажды я, наконец, не принял его как данность. Но даже сегодня я иногда срываюсь. И эти срывы воспринимаются очень болезненно. Иногда, к своему стыду и унижению, я ловлю себя на том, что после всех этих лет мучительного познания, после всех торжественных обещаний, которые я себе давал, после твердого решения навсегда одолеть потребность в контроле, я периодически поддаюсь этому животному инстинкту, от которого никогда — да, никогда — полностью не избавиться.