Как вырастить здорового ребенка

Как сказать ей – такой замученной, разведенной, находящейся с мужем в длительной имущественной тяжбе, что причина, скорее всего, в ней самой, на девяносто процентов, а куча противоастматических препаратов – это просто следующая ступень, но в обратную сторону от здоровья, и от правды, наконец!

– Да я пробовала…

– Ну вот и хорошо. Я по опыту знаю – надо сначала того простить, на кого больше всего обижаешься. Вот мужа своего попробуйте простить…

– Нет! Нет!

– Но вы подумайте! Это не значит, что вы должны ему снова на шею броситься. Просто в душе надо простить. Чем больше мы прощаем, тем больше Бог прощает нас. Мы освобождаем от дерьма свое сердце, а Бог освобождает нас от болезней. Иногда и не знаешь, за что и как, но это случается, поверьте.

– Нет! Ни за что! Он…

Никто не придет к Господу, пока призван не будет! Призови ее, Господи, призови и вразуми.

Ох, и трудно объяснить человеку, что его болезнь имеет духовную причину. Что сам человек со своими болячками – это не что иное, как отражение своей собственной больной души.

Иногда даже намек на что-то подобное принимается в штыки.

Вот на поликлиническом приеме приходит человек к врачу и говорит:

– Доктор, как мне избавиться от болезни? Но учтите, я сам при этом – категорически меняться не хочу!

Доктор отвечает:

– Вы уже немного изменились! Вы сидите дома, а не рветесь по своим делам! Вы ограничили свою пищу! Вы испытываете боль и поэтому не можете ругаться на своих родных!

Больной возмущен:

– Но я не хочу этого! Я хочу, чтоб было все по-старому! А если вы, доктор, не дадите мне хорошей таблетки, чтобы все стало на свои места, значит, вы плохой доктор!

Доктор:

– Вы не думаете, что Бог вам подсказывает – изменитесь сами, и болезнь ваша отступит!

– Я не верю в Бога! Все это ерунда, просто вы не умеете лечить. Я ухожу от вас к другому специалисту, который назначит мне правильные лекарства.

– А как же смертные грехи? Смертные, значит, ведущие к смерти. Иногда ведь – к смерти – через болезнь! А как же десять заповедей, которые мы все нарушаем?

– Доктор, вы мне еще про Адама и Еву расскажите!

– Может, и рассказала бы, если бы вы могли услышать!

И пока он сам не поймет: пока Бог не откроет ему глаза, он будет ходить от врача к врачу.

Ибо и проповедник-то – кто? А вот этот врач участковый, на котором и самом от всяческих грехов живого места нет. Не слышат такого проповедника…

* * *

Зов Божий еще надо услышать. Надо иметь достаточно обостренную душу, часто обостренную именно болезнью. Себя вспомнила – ведь тоже услышала не сразу!

И после Первого Зова – тоже все не сразу, не сразу.

Я помню этот миг – я хорошо помню миг Первого Зова.

Когда перевели меня, еще беременную, в больницу для операции по освобождению легких от спаек, определили в палату, расположенную в конце коридора. (Как я теперь понимаю, про спайки только мне говорили, на самом деле предположительный диагноз был другой.)

Женщина, лежащая на соседней койке, вся обвешенная какими-то шлангами и проводами, спросила меня:

– Тебя-то зачем сюда, в эту палату?

– Не знаю!

– Это же смертников палата! Я тут умираю.

– Как же?

– У меня рак легкого. Меня разрезали и зашили.

– Откуда вы знаете?

– Да, врачи врут, а медсестра моя знакомая мне все рассказала. Я с ней по-честному до операции договорилась. Да и дышать уже совсем не могу.

– Я, наверно, тоже умираю. Мне плохо, а никто не знает, почему.

– Ты что, беременная?

– Да.

– Ты выживешь! Я чувствую! Отодвинь занавеску! Вот, смотри и молись!

Я отодвинула оконную занавеску. В желтом от смога петербургском небе, среди голых осенних ветвей плыла, подсвеченная прожекторами, бело-желтая колокольня. Казалось, что она не касалась земли. Чувство щемящей чистоты, какой-то неземной, возвышенной силы исходило от нее. И боль, и вся суета больницы, и даже близко стоящая смерть отошли на второй план, отодвинулись, исчезли.

Я была не крещеной, и не знаю, какой была моя молитва. В ней не было слов, в ней не было просьб.

Не то, чтобы я каялась – я просто предстала.

Я не просила о выздоровлении.

Я не ощущала времени.

Невыразимое спокойствие, подобное утреннему штилю на море, снизошло в мою душу.

Через некоторое время я очнулась, твердо зная, что Бог – есть, и что я – буду жить.

А вот настоящее превращение в верующего человека произошло уже намного позднее.

У Бога – всему время свое.

Вот то стихотворение, которое написано там, в той «палате смертников». Вернее, несколько строк нацарапала я тогда не кусочке оберточной бумаги, назвав их предсмертными. Но они оказались не предсмертными, а преджизненными.

* * *