Как жаль, что так поздно, Париж!

И вот я приезжаю в Сестрорецк и рассказываю про эту самую «Спортивную неделю», о существовании которой даже не подозревала. А Борис, оказывается, очень хорошо ее знает: «Все, кто в городе интересуется спортом, читают ее». Я спортом на тот момент совсем не интересуюсь, но соглашаюсь принять обкомовскую «милость».

– Зачем? – возмущается Стреляный. – Надо книгой заниматься, а не газетой.

Но я – рабочая лошадь, и меня тянет в стойло. Особенно если газетное. А книга? Книга все еще кажется мне чем-то эфемерным – неужели она все-таки когда-нибудь появится?

Она бы и не появилась, если бы не Стреляный. Он, можно сказать, заставил меня ее написать.

* * *

Умру я
без этой великой,
без этой проклятой
игры.

Р. Рождественский

2 мая 1984 года я впервые в жизни пришла на футбол. Поразило все: семьдесят тысяч человек на трибунах, какая-то необыкновенная вольность во всем – в том, как кричат, как свистит ветер, какое широкое небо над зеленым полем…

В этот год «Зенит» стал чемпионом страны, а я, не пропустив ни одного «домашнего» матча, в любую погоду приезжала на стадион. Бывало даже так, что Борис оставался дома у телевизора, а я уезжала на Кировский.

Другой моей любовью стал баскетбол: «Спартак» и «Жальгирис» – великие команды. Однажды я уговорила Галю Зяблову поехать вместе со мной на турнир в Каунас. Сабонис, Куртинайтис, Хомичюс и наши во главе с Кондрашиным, и армейцы – с Гомельским. Была зима, мороз, а литовские модницы с высокими прическами ходили без шапок – тогда это поразило, а сейчас стало общим местом. Обратно возвращались через Вильнюс, билетов не было, и ленинградцев разместили в вагоне-ресторане.

– Билеты в кассе только для участников войны, – сказал кто-то.

– Мы тоже участники войны. С Гомельским, – сострил один из наших.

А в Ташкенте, куда я ездила на спартакиаду школьников, была, наоборот, несусветная жара. По этой жаре я пошла искать дом, в котором жила Ахматова. Длинная-длинная улица Жуковского, давно пересохшие арыки и почти такие же, как в Пржевальске, тополя…

Дом не сохранился, а старый базар я еще застала, это возле цирка, где проходили детские соревнования по боксу и было прохладно, не то что на улице.

Все это есть в моем рассказе «Слышно, как падают желуди». Про футбол – «Ложа прессы». А про баскетбол – рассказ «Высшая лига», нигде не опубликованный, как и «Улица Воровского», «Инга», «Конспект романа», большинство стихов, да мало ли что еще… Волнует ли это меня? Нисколько. Все в жизни случайно, и мое «писательство» в том числе. Вот чувство долга, ощущение чего-то невыполненного, кому-то, кто в этом, возможно, нуждался, недоданного – мучает всю жизнь. Особенно по ночам, проснешься и начнешь вспоминать: не сказала, не сделала, не позвонила, обидела, ничего уже не вернешь. Вот это – ужас.

Одиннадцать лет (сама себе удивляюсь!) я проработала и спортивной газете. Пятнадцать – в «Скороходовском рабочем», пять – в «Ленинградском рабочем», четыре – в «Авроре»… «Оглянешься – бог мой, давно ли?..» Лучше не оглядываться. Инерция жизни сильнее ее таинственности.

Года четыре подряд после майских праздников, числа шестого обычно, я уезжала в Хаапсалу, заставляла себя уезжать. Жила в гостинице и выполняла самой себе заданную норму: пять страниц в день. За десять дней выходило примерно два листа (печатных). После чего возвращалась к «спортивным заботам».

Встречает и дразнит
Нас осень кленовым листом.
Да здравствует праздник,
Который приходит в наш дом!
Да здравствуют книги,
Ведь с них начинается путь
И в высшие лиги,
И в жизнь – в ее дело и суть.
Пусть нас не остудят
Ветра, что качают листву.
Да здравствуют люди,
Учившие нас мастерству!

Эти стихи (если это вообще стихи) из цикла «На затычку». (Еще у меня есть стихи «Из троллейбуса», но об этом после.) Помню, как в Краснодаре, в «Комсомольце Кубани», мы с Инной делали полосу на сборе урожая, и ответственный секретарь сказал: «Вот здесь остается дырка, надо бы ее чем-нибудь заткнуть. Хорошо бы стихами». Но тех своих стихов я, конечно, не помню, а эти помню, написанные по такой же просьбе: «Магда Иосифовна, хорошо бы сюда стихи, а то – дырка».

Когда началась новая (перестроечная) жизнь, мы из маленькой четырехполосной «Спортивной недели» сделали большую (шестнадцать полос) газету «Спорт. Человек. Время» («СЧВ»). И почти все спортивные журналисты города собрались около нее. Было шумно и весело, и молодо, и свободно, и казалось, что это теперь – навсегда. Но почти сразу же начались проблемы. Финансовые. И в конце концов они всё задушили. И все разошлись – кто куда.

Одно время мы работали на двух «площадках» – на канале Грибоедова (Екатерининском) и на Фонтанке, что и нашло отражение в такой вот моей песенке: