Как жаль, что так поздно, Париж!

Но города – это не только улицы и дома. Это прежде всего – люди. Когда Мандельштам писал: «…у тебя телефонов моих номера», он же как раз имел в виду людей, которым можно позвонить, с которыми можно поговорить, с которыми можно разделить любовь, работу – жизнь.

«Среди каких прекрасных людей жила ты!» – воскликнул Александр Моисеевич Володин, прочитав мою книгу «Как жаль, что так поздно, Париж!». Как он был прав: я бы и не написала своих книг, если бы меня не окружали мои прекрасные родственники и друзья.

И – мои города. Москва и Петербург. Они, как люди, помогают жить в этом сложном мире с его то и дело возникающей гнусностью. Двадцать лет назад казалось, что вместе с советской властью ушло то, что так давило душу.

И вдруг опять – пятая колонна, иностранные агенты, «крымнаш», война… И бессмертная, как оказалось, фраза: «Мы вам не доверяем».

А мы – хочется крикнуть – вам! Но кто услышит этот крик?

Так что же остается? Остаются любимые люди и любимые города – тишина арбатских переулков, белые ночи над Невой… И волшебный Париж, и шумящий Рим…

Прочтите это слово – Рим – наоборот. И получится мир. Целый мир. Так много!

Семьдесят пятая страница

…история города Глупова прежде всего представляет собой мир чудес…

М. Е. Салтыков-Щедрин

Еще и сейчас, хоть прошло с тех пор восемнадцать лет, находятся люди, которые спрашивают: «Неужели это было случайностью, простым совпадением?» А один весьма осведомленный питерский историк недавно – при мне! – уверял легковерных слушателей, что все случившееся было частью хитроумного заговора.

На самом же деле никакого заговора не было, разве что всю нашу тогдашнюю (и только ли тогдашнюю?) действительность счесть неким дьявольским замыслом безумного режиссера из театра абсурда.

И возможно, не стала бы я об этом вспоминать, если бы не услышала недавно по телевизору знакомые интонации во время селекторного совещания у вице-премьера российского правительства: все та же, еще не забытая партийно-государственная стилистика.

Но – еще раз засвидетельствую обо всем по порядку.

1981 год, декабрь. Страна готовится торжественно отметить 75-летие Л. И. Брежнева. Всем без исключения изданиям предписано поместить на своих страницах парадный портрет «бровеносца». Поэтому и 12-й номер журнала «Аврора» за тот год открывается портретом вождя, воспроизведенным (и это важно для дальнейшего) на внутренней стороне обложки.

Для тех, кто не знает в силу юного возраста или не помнит из-за странной амнезии, поразившей часть нашего общества, хочу сказать, что это были абсолютно «дистиллированные» времена: любое печатное слово подвергалось тщательной цензуре. А о диктате и говорить нечего! Один партийный начальник еще в начале семидесятых по-дружески предупредил меня, что в газете, где я была главным редактором, по меньшей мере дважды в каждом номере должно быть употреблено словосочетание «и лично Леонид Ильич Брежнев».

И вот лично Леониду Ильичу исполняется семьдесят пять лет, а на семьдесят пятой странице ленинградского журнала «Аврора» появляется рассказ «Юбилейная речь». В том же номере, что и вышеупомянутый портрет.

Рассказ этот принадлежал перу Виктора Голявкина, а принес его в редакцию месяцев за пять до описываемых событий главный редактор «Авроры» Глеб Горышин. Он, как сам рассказывал, навестил больного Голявкина и «пошарил у Вити по сусекам, не найдется ли чего неопубликованного».

Нашлась «Юбилейная речь».

«Трудно представить себе, что этот чудесный писатель жив. Кажется, будто он умер. Ведь он написал столько книг! Любой человек, написав столько книг, давно бы лежал в могиле. Но этот – поистине не человек! Он живет и не думает умирать, к всеобщему удивлению… Ведь Бальзак, Достоевский, Толстой давно на том свете. Его место там, рядом с ними. Он заслужил эту честь…»

Так начинался рассказ. Малюсенький, всего на одну журнальную страницу. Но недаром говорят: «Мал золотник, да дорог». За него пришлось дорого заплатить некоторым участникам «драмы».

Как звали того остроумца, кто первым догадался, что герой «Юбилейной речи» явно, выражаясь сегодняшним сленгом, «косит под генсека», мы никогда уже не узнаем. Но догадка эта, как огонь по стерне, вмиг охватила «самую читающую между строк» страну. (Один знакомый художник рассказывал, как в белорусском городе Бобруйске его спросили: «А редактора расстреляли?»)