Как жаль, что так поздно, Париж!

До войны проспект назывался именем Сталина, потом – Международным, потом – Московским… Мне, москвичке, и выпало работать на Московском, где на углу с Заставской улицей стояла фабрика «Скороход», а газета называлась «Скороходовский рабочий» – одна из тысяч в стране фабричных газет. После факультета журналистики Московского университета – фабричная газета? Но, по счастью, снобизмом я никогда не страдала. К тому же в этой редакции уже работала такая же, как и я, выпускница журфака, только Ленинградского университета.

Заставская, 33 – адрес моей первой редакции, давно не существующей, как и сам «Скороход». Грохот вырубочных прессов, гул закройного цеха, неистребимый запах кожи, в вырубочном – грубый, в закройном – тонкий. Все улетучилось, смолкло, исчезло. Осталась самая необъяснимая на свете вещь – память. У тех, кто жив. А многих ведь уже нет…

Переезд на Петроградскую состоялся благодаря моей второй газете и росчерку пера всесильного Романова – первого секретаря обкома партии, предоставившего мне, редактору областной газеты, право переехать из коммуналки в отдельную квартиру.

Московский проспект, Заставская ушли в прошлое. Адресом моих новых редакционных забот стала Фонтанка. Набережная Фонтанки, 59, – Дом прессы, пятиэтажное здание, изуродовавшее старинную набережную. Все годы, что я там провела, меня утешал вид из окна кабинета на боковой фасад БДТ – Большого драматического театра.

Как он, между прочим, важен – вид из окна. Окна наших комнат на Петроградской выходят на построенное перед Первой мировой войной здание детского приюта. В старом петербургском путеводителе он называется «Приют с часовней во имя Царицы Небесной для нервнобольных детей». На часовню, где недавно обновили-позолотили крест, и выходят наши окна. Крест сбили, сбрасывая снег с крыши бывшего приюта, а ныне музыкального училища, той страшной зимой 2010 года с ее небывалыми морозами и снегами и со смертью моей сестры Илоны 18 января. С той зимы до нынешнего лета часовня стояла без креста.

Перед ней – Введенский сквер, а на противоположной стороне Введенской улицы – дом, в котором жил Кустодиев, вспоминавший в своих «Записках» крестный ход вокруг Введенской церкви. В начале тридцатых церковь снесли. «Как жалко, что церковь снесли, – сказала я, впервые выйдя на балкон новой квартиры, – а то было бы как на Васильевском – живем напротив церкви». Но там наши окна смотрели во двор, а не на церковь.

Над церковью святой Екатерины,
Над крышами домов твоих старинных,
«Гранитный город славы и беды»,
Шумит, гуляет непременный ветер,
Всегда сырой от Ладожской воды…

Тот дом на Васильевском действительно старинный, а этот так называемый сталинский, построен в год смерти Сталина, в год нашей встречи с Борисом на месте другого, погибшего во время обстрела.

«Понаехавшие» в разные времена называют Петроградскую сторону «Петроградкой», а Васильевский остров «Васькой». Слышать это невыносимо так же, как «Гостинка», «Апрашка»…

Но можно ли было уцелеть петербургскому генофонду, многократно уничтоженному! Сначала высылали дворян, потом без разбора в годы Большого террора хватали всех, потом тысячами хоронили в блокаду, потом уже после войны добивали остальных по пресловутому «Ленинградскому делу».

И городских начальников по советской, до сих пор сохраняемой традиции, всегда откуда-то присылали, не доверяя местным. Вот и возникли «Апрашка» и «Васька». И уродливые новостройки, заслонившие ту самую Небесную линию, о которой писал академик Лихачев.

Возвращаюсь к своим адресам. Литейный проспект, 9. Здесь размещалась редакция журнала «Аврора», куда меня в 1978 году назначили ответственным секретарем и откуда выгнали в 1982-м после публикации в журнале рассказа Виктора Голявкина «Юбилейная речь», воспринятого властями как пасквиль на Брежнева. И не только властями: Анатолий Чубайс в своей книге вспоминал, как они у себя в НИИ читали тот номер «Авроры», полагая его предвестником перемен. Вот, мол, началось, раз уже разрешили смеяться над генсеком.

Но в том-то и дело, что никто ничего не разрешал. Всё произошло случайно, а оттого еще комичнее. Но комичность эта стоила мне работы. Увольнял меня целый синклит, собравшийся в одном из кабинетов Смольного. «Мы вам больше не доверяем», – сказал хозяин кабинета.

Формулировка живуча до сих пор. Недавно Путин снял с работы брянского губернатора как «утратившего доверие». Ох уж это доверие! Слава богу, геббельсовская формулировка «национал-предатели» не была тогда еще в ходу. А то бы называться мне так, как некоторым журналистам сегодня.

Через два года, когда умер Брежнев, меня «простили», и я снова оказалась на Фонтанке, 59, в роли редактора спортивной (!) газеты. А последний мой рабочий адрес – Невский, 70, где в особняке генерала Сухозанета – Дом журналиста и Союз журналистов. Именно так – «Союз журналистов» – называлась моя последняя газета.