Как жила элита при социализме

Терюха — это близость к земле, к простым вещам, обычным человеческим радостям, привычным для моих родителей с детства. Мы, дети, живя большую часть года в городе, занимаясь в школе, собирая металлолом, катаясь на конь­ках, все же постоянно мечтали о летней поездке в Терюху. Но так же — и наши родители. Шамякин горел нетерпением: скорее взять летний творческий отпуск, бежать от суеты, от борьбы амбиций и зависти коллег, от требовательности чиновников — к настоящей работе, милым людям, истинным ценностям. О маме и говорить нечего: она так до конца жизни и не стала по-настоящему городской жительницей, дамой из «высшего столичного общества». В деревне Шамякиным было легко, свободно, психологически комфортно — они намного лучше чув­ствовали себя среди простых тружеников, чем среди элиты.

Мама много занималась садом и огородом, пока мы — в 50—60-е годы — ездили в Терюху ежегодно и на все лето. После смерти в 1967 году дедушки Филата богатый сад еще поддерживался Николаем Филатовичем, но постепенно зарастал, вырождался, дичал — деградировал тогда не только наш сад, а и все в деревне, в стране...

Мы всегда со жгучим нетерпением ожидали летних поездок в Терюху и не разочаровывались никогда, но все же каждый год нас встречали какие-то не совсем приятные изменения.

Помню наше огорчение, когда в конце 50-х дядя Коля разрушил такую уют­ную печь, на которой мы в дождливые дни и вечера читали «Белого пуделя» Куприна, «Зайку-зазнайку» Михалкова и «Малахитовую шкатулку» Бажова, и соорудил вместо нее банальную грубку: тоже — мода.

Кстати, книг в доме было достаточно много — целый книжный шкаф — родители покупали их в Гомеле, Чернигове, Киеве. Но постепенно книги, как и многое другое, растаскивались, исчезали неизвестно куда. Вообще все мельча­ло, ветшало, никло, а люди вокруг опускались...

Я в последнее время пытаюсь вспомнить, когда, с какого момента началось стремительное движение вниз — под откос, к окончательному нравственному, культурному упадку? Помню, все происходило очень быстро, но что послужило первотолчком, спусковым крючком, причиной? По-видимому, год начала паде­ния — 1960-й или 1962-й: тогда оказался запущенным маховик разложения, ис­ходивший, безусловно, сверху. А вот самые незабываемые, самые счастливые, полные годы — полные именно незамутненными человеческими отношения­ми — пятидесятые.

Терюха еще долго, когда Шамякин стал уже городским жителем и государ­ственным человеком, связывала его с деревенским миром, давала отдых, импульс для труда, материал для творчества. Фактически мои родители до конца жизни оставались душой на своей малой родине (в детстве Шамякин также какое-то время жил в Терюхе, где и познакомился со своей будущей женой).

В начале 60-х годов отца уговорили купить дом в дачном поселке Ждановичи около Минска — там же предложили дачи, построенные горсоветом еще в 1957 году, и некоторым другим писателям: Кондрату Крапиве, Петрусю Бров­ке, Петру Глебке, Ивану Мележу, Пилипу Пестраку. Шамякин дружил с Глеб­кой, видимо, тот и уговорил. Дачи Крапивы, Бровки и Глебки стояли несколько в стороне от поселка, и идти к ним нужно было через лес. Уже в начале 1990-х годов рядом с ними соорудила шикарную дачу гимнастка Нелли Ким, нарушив какую-то сложившуюся ранее гармонию. Какую, не могу сказать, но гармонию.

Самая роскошная дача оказалась у Андрея Макаенка — в поселке № 6, ближе к нынешнему водохранилищу Дрозды (а наш поселок — в нескольких киломе­трах от Заславского водохранилища, называемого Минским морем).

Сначала Макаенок купил дачу просторную, но обычную. По доброте душевной пустил в ней зимой пожить знакомую супружескую пару. Они дом по неосторожности сожгли. Больше всего сам Макаенок и его друзья сожалели о сгоревших художественных произведениях Андрея Егоровича: вырезанной им из древесных корней мебели и элементов интерьера, собственном живописном автопортрете — у него были замечательные способности художника и декорато­ра. Возможно, ему самому стоило бы сделать чертеж и новой дачи. Но он тогда был самым успешным драматургом не только Беларуси — пожалуй, всего Совет­ского Союза, и потому амбициозно заказал эксклюзивный проект у модного архитектора. Дача получилась громадной, модерновой, но неуютной. Мой отец Макаенку этого не говорил, чтобы не огорчать.

Судьбы больших стационарных дач писателей сложились по-разному, и в большинстве случаев драматично. Как-то наследникам они оказались не нужны. Правда, на нашей круглый год живет моя сестра Лина Ивановна. По соседству с ней и тоже постоянно — дочь Ивана Мележа Лариса с мужем Бори­сом. Но они дачу Мележа полностью, по собственному вкусу, перестроили, благо сами художники и очень мастеровитые. Какие-то дачи уже проданы или достались дальним родственникам. На даче Василя Быкова в том же поселке № 6 в 2014 году откроется музей.