Как жить и властвовать

Война влияла в сторону послабления на целый ряд моральных императивов. Скажем, Ибн-Аби-р-Раби, относя жестокость к порокам, замечает, однако, что она «допустима в войнах» [680]. Что же касается непосредственно обмана, то авторы «зерцал» вслед за законоведами разрешали его в войне. Абд-ар-Рахман аль-Джавбари в «Сорванных покровах» (XIII век) объясняет это исключение из моральных правил теми опасностями, которым подвергается само существование человека, а также жизненно необходимой потребностью одержать победу. «Знай, о читатель, – пишет он, – что война предполагает постоянное использование всех методов из области притворства, обмана и хитрости… Действительно, когда я противостою тому, кто хочет лишить меня жизни, хороши все те средства, которые позволяют мне не только сохранить жизнь, но и одержать победу» [681].

Авторитетный суннитский законовед и автор нескольких «зерцал» Абу-ль-Хасан аль-Маварди, подобно всем авторам подобных произведений, допускает ложь и обман во время военных действий, так как в войне «дозволено прибегать к низкому слову, как делают в ней низкие дела» [682]. Правда, он считал, что даже в этом случае должна употребляться не чистая ложь, а обиняки, намёки, слова и выражения, могущие быть истолкованными по-разному, в отличие от тех, которые имеют только прямой смысл.

Но это ситуационное послабление (война, снимающая запрет лгать, вероломствовать, строить козни) оказывалось широкими воротами, через которые обман, как вполне разрешённый, вторгался практически во все жизненные ситуации.

Это происходило, во-первых, потому, что наблюдалась совершенно чёткая тенденция подводить под понятие войны любые конфликтные ситуации, как это делает, например, Абу-Хамму в «Жемчужине на пути» [683], псевдо-аль-Маварди в «Поучении владыкам», рассматривая «десять мудрых правил вражды и победы» [684], и др. Естественно, не могли сюда не попасть переговоры правителя с восставшими – случай, специально оговариваемый в «зерцалах» [685].

Во-вторых, властелин постоянно обретался и действовал в среде, в которой граница между другом и врагом и соответственно между миром и враждебностью была исключительно подвижна. Например, Ибн-аль-Мукаффа предупреждал властелина против поспешности в отборе из ближайшего окружения людей на должности, требующие особого доверия. Осторожность нужна потому что среди придворных есть много его, властелина, врагов. «Поспешив, можешь сделать своим доверенным друга своих противников либо врага своих друзей» [686]. Исключительно популярна в «зерцалах» восходящая к псевдоаристотелевской «Тайне тайн» характеристика армии (а она была наёмной) как «врагов, коими врагов посрамляешь». Да и постоянно меняющиеся обстоятельства приводили к тому, что вчерашние враги становились друзьями и наоборот [687]. Тут уж не покажется странным высказывание Ибн-аль-Азрака в его «Чудесах на пути, или Природе владычества»: «Мир – вид войны» [688]. Или мысль аль-Муради: «Мир – одна из войн» [689]. Ну а если так, то обман становится допустимым практически во всех обстоятельствах…

Властелин оказывается в обстановке перманентных военных действий. Немудрено, что он освобождается от обязанности быть честным. Абу-Хамму в «Жемчужине на пути» с редкой откровенностью призывает своего сына нарушать данное слово, не исполнять, если это выгодно, принятые на себя обязательства. «Хитри по-разному, обманывай по-всякому. Хорошая уловка стоит целого войска» [690]. Такого рода поведение осуждается людьми, расценивается как вероломство, но у владык оно почитается достойным и не только допустимым, но и необходимым [691].

О допустимости хитрости ради достижения благой цели

Ещё одно широкое ситуационное послабление в отношении хитростей – возможность извлечения пользы или отвращения вреда в случае их использования. «Общее благо» оказывается условием, допускающим даже такую морально осуждаемую хитрость, как обман [692]. С пиететом повторяет Ибн-аль-Азрак спустя три века после смерти Абу-Хамида аль-Газали мнение последнего, согласно которому лгать разрешается тогда, когда цель, достигаемая ложью, праведна [693]. Эту точку зрения оформил шафиитский законовед-факи́х Абу-Закария Яхья Ибн-Шараф ан-Навави (ум. в 1278 году). Речь, рассуждал он, есть средство достижения целей. Если достохвальную цель можно достичь как правдой, так и ложью, то в этом случае ложь запретна, ибо есть возможность пойти по пути правды. Если же подобную цель можно достичь только ложью, то на эту ложь распространяется суждение о достохвальной цели, и ложь становится допустимой и даже обязательной [694].