Какая чушь. Как 12 книг по психологии сначала разрушили мою жизнь, а потом собрали ее заново

Мы побродили вдоль канала, по Бэггот-стрит и Портобелло. И потом я вернулась обратно в свой домик. Я почти ничего не говорила. Я разучилась говорить. Пару раз открывала рот, но не могла произнести ни слова. Говорила только она, и ее слова были для меня спасательным кругом. Я хваталась за них и их связь с нормальным, здоровым, сбалансированным миром, как будто мой разум зависел от этого.

На следующий день она снова пришла, и мы погуляли еще немного. И на следующий день. И тогда я медленно начала разговаривать.

Я рассказала ей о голосе в своей голове, о кошмарах и утреннем страхе.

– Иногда мне кажется, что мой мозг в огне, что он горит. И все, о чем я могу думать, это только какой бардак я устроила из своей жизни.

Я ждала, что она скажет, будто у всех такое бывает и мне просто нужно немного отдохнуть. Но она не сказала.

– Как долго это продолжается?

– Не знаю, какое-то время.

Я стала замечать эти мысли в конце августа, когда начала разбираться с деньгами. Панические атаки поднимали меня посреди ночи, и я включала телевизор. Не могла вытерпеть ни секунды наедине с собой. Меня от себя тошнило.

Потом, в сентябре, я попыталась продолжить шоу с помощью книжек про ангелов, но гнев был уже на подходе: на ангелов и их дурацкие ненастоящие крылья, на Джеффа и его дурацкую американскую подружку, на жизнь – и на саму себя… потом я заболела и перестала отвечать на звонки.

– Почему ты не рассказала обо всем раньше? – спросила она. – Я знала, что что-то не так, но ты все время врала, что все в порядке.

– Я не хотела тебя тревожить. У тебя ребенок, ты не должна отвлекаться на меня.

– Но я хочу отвлекаться на тебя, – сказала Джемма. – Я волнуюсь за тебя.

– Я не осознавала, насколько все плохо.

– Раньше такого не было.

– Знаю.

Я всегда была склонна к пессимизму. Это начиналось с малого, так что я ничего даже не замечала. Я начинала просыпаться посреди ночи с чувством паники и по утрам с чувством страха и тревоги. И потом, шаг за шагом, мир начинал напоминать ловушку: все что угодно могло столкнуть меня в пропасть.

Я уставала. Я отступала. Я никуда не хотела выходить. Я вливала в себя все больше и больше кофеина, чтобы закончить работу, но мозг так замедлялся, что движение от начала предложения к концу становилось похожим на марафон. Я болела. Я чувствовала себя так, будто у меня неизлечимая простуда. Я начинала зависеть от сна. Думала, что мне нужно поспать еще немного, и тогда я буду в порядке. Или съесть еще немного брокколи, и тогда я буду в порядке. Но, несмотря на сон и брокколи, лучше мне не становилось.

Сначала я была похожа на пианино, у которого убрали весь верхний регистр, – меня ничто не радовало и не могло рассмешить.

Потом убирался даже нижний. Я становилась похожей на пустую коробку.

– Терпеть себя не могу. Все остальные справляются с вещами и похуже и никогда так не унывают. Кто-то живет в военной зоне, кто-то теряет родителей, у кого-то рак… у них есть право на депрессию, а у меня его нет. Я должна себя вытащить. Хелен говорит, что мне нужно вернуться к лекарствам, – сказала я Джемме.

– А ты что думаешь?

– Я не знаю.

Я сидела на антидепрессантах уже дважды – в двадцать и в тридцать. Впервые, когда врачи предложили их, я пришла в ужас.

Мне было двадцать с небольшим, я работала целыми днями и зарабатывала хроническую ангину. Каждый раз, когда я приходила за новым рецептом на антибиотики, я плакала, и врач передавал мне бумажные платочки из розовой коробочки на своем столе. Он говорил, что я в депрессии. Я говорила: «Нет, большое спасибо, я не в депрессии».

Я думала, что чувствовать, как из мира выпускают воздух, это нормально, думала, что все так себя чувствуют. Ты просто работаешь больше, двигаешься дальше и надеешься, что однажды тебе станет лучше. А еще диагноз «депрессия» означал бы, что я неудачница. Не смогла справиться с нормальной взрослой жизнью.

Потом он стал задавать мне вопросы.

– Как часто вы можете соотнести себя со следующим: не совсем, иногда, хотя бы раз в день, – прочитал он вслух. – Слабая заинтересованность или отсутствие удовольствия от дел?

– Почти каждый день.

– Чувство печали и безысходности?

– Почти каждый день.

– Проблемы с засыпанием и сном или с тем, чтобы проснуться?

– Почти каждый день.

– Мысли о том, что вы неудачница или что вы подводите себя или свою семью…

– Почти каждый день

Потом – посерьезнее.

– Думаете ли вы, что лучше бы вам было умереть или ранить себя как-то?

Доктор посмотрел на меня. В его глубоко посаженных глазах смешались скука и сострадание. Из его носа торчали белые волосы, а поры были размером с кратеры.

– Иногда я думаю, что единственный шанс перестать чувствовать себя так, как сейчас, – это умереть, – сказала я.

Я была в шоке от своих слов. У меня никогда не было суицидальных настроений. Я не строила планов самоубийства и не хотела умереть, мне просто казалось, что мой единственный шанс перестать быть несчастной… это… ну, не быть живой.

Мои слова повисли в безвоздушной магнолиевой комнате, и на секунду меня накрыло волной собственного несчастья.