Какие большие зубки

Сквозь щель в двери я видела, как мама спит в своей ванне. Тихонько, чтобы не разбудить ее, я прокралась вниз по задней лестнице и прошла мимо закрытой двери в прачечную, стараясь не думать о теле бабушки Персефоны, что лежало там на плитках. Я скользнула в кухню, и лишь на полпути к раковине поняла, что я здесь не одна.

Посреди кухни, спиной ко мне, стояла Маргарет. Она работала за длинным низким столиком, делала что-то – я не видела что, но слышала хлюпанье. Я замерла у раковины, не зная, что делать. Попытаюсь ли я уйти, или открою кран – она неизбежно заметит меня.

Нужно быть храброй, сказала я себе. Это моя семья. Когда-то Маргарет ставила меня на табурет и позволяла помогать ей в кухне. Не помню только, с чем.

Я подвинулась так, чтобы видеть, чем она занимается, и едва не ахнула.

Перед ней на разделочном столе лежал стервятник, голая шея и голова которого свисали вниз. Крылья были распростерты во всю длину стола. Живот птицы был вскрыт, из столешницы торчал тетушкин нож, а сама Маргарет копалась во внутренностях, бормоча себе под нос с таким видом, будто потеряла что-то в сумочке. Скользкие кишки поблескивали в лунном свете. Она ковырялась в них, как мне показалось, целую вечность, пока я стояла столбом, не в силах пошевелиться. А потом она подняла голову и повернулась ко мне. В окровавленных руках она держала кишку. Казалось, она одновременно смотрит на меня и куда-то мимо.

– Мама! – сказала она.

У меня мурашки пробежали по затылку. Я крепко зажмурилась в надежде, что все это окажется сном, что если я как следует зажмурюсь, то проснусь у себя в комнате в школе святой Бригит, а там снова зажмурюсь – и проснусь опять ребенком, в доме, похожем на этот, только таком, где я была счастлива.

Шаркая ступнями, Маргарет подошла ко мне. Одной рукой, мокрой и липкой, она прикоснулась к моему запястью. И потянула меня куда-то. Не открывая глаз, я позволила ей вести меня, пока мои пальцы не нащупали перья, и я тут же поняла, что сейчас произойдет.

Я сопротивлялась, но Маргарет была сильнее. Она сунула мою руку во внутренности птицы. Я молча пыталась вырваться, боясь того, что может случиться, если я закричу; боясь открыть глаза и увидеть, что со мной происходит. И вдруг я разом все поняла. Там, в кишках, словно были спрятаны слова. Я расслабила пальцы. Я почувствовала. Мне в ноздри сочился почти невыносимый запах мертвой плоти и экскрементов, но где-то там, внутри, скрывалась истина. Нужно было только нащупать ее.

Но у меня не получалось, как бы я ни старалась.

Наконец я открыла глаза. И помотала головой, глядя на Маргарет. Она выпустила мое запястье, отбросила, словно бесполезную вещь. А я вылетела в предрассветный сад и принялась отчаянно откручивать вентиль крана, чтобы смыть запах крови с рук.

5

Змеиные лилии гибли в оранжерее.

Я поливала их в день смерти бабушки Персефоны и на следующий день тоже, но листья стремительно приобретали нездоровый желтый оттенок. Каждый раз, глядя на них, я испытывала приступ паники. А ведь я даже не знала, сколько живых растений необходимо держать, чтобы хватило на все заказы, потому что никто не спешил посвящать меня в финансовые дела семьи. Я обращалась к отцу, сказала ему, что бабушка Персефона велела мне следить за делами, но он только странно посмотрел на меня и ответил, что мне не о чем беспокоиться.

Вдобавок ко всему дедушке Миклошу становилось хуже с каждым днем.

В школе я не раз слышала из разговоров девочек, что их бабушки и дедушки умирали с разницей в несколько месяцев. Человеческая часть Миклоша, похоже, была близка к этому: в доме он ел нехотя, говорил все меньше и меньше, а читать перестал вовсе. Однако волк вполне здравствовал: каждый день убегал в лес и иногда возвращался лишь после заката.

Все разваливалось на куски, а Рис, наследник семейного состояния, не делал ничего, как и раньше. Дедушка Миклош продолжал время от времени одаривать его многозначительным взглядом и приговаривать, мол, «все это станет твоим», но Риса это, похоже, ничуть не беспокоило. Рис не вглядывался в чахнущие растения, ломая голову, что же могло пойти не так. Не волновался о деньгах, а если и волновался, то ничего мне об этом не говорил. Дом мог бы даже рухнуть, а Рис просто ушел бы жить в лес. Он то бродил по дому, выискивая Артура, то веселился на улице с дедушкой Миклошем, как будто совершенно не беспокоясь ни о чем на свете. С какой стати дедушка решил, что дом должен унаследовать Рис? Сейчас он явно ничего для этого не делал.

– А ведь это не лишено смысла, – сказала Лума. – О нем всегда заботились больше всего. С самого рождения к нему относились иначе. Думаю, они боялись, что он умрет.